Ущелье дьявола
Шрифт:
Тут было множество совсем юных студентов, которые по длине своих бород могли бы поспорить с любым халдейским мудрецом. Виднелись усы, которым позавидовала бы плакучая ива. Были тут и костюмы, поражавшие своей причудливостью, местами кидался в глаза головной убор Фауста, украшенный пером цапли, или какой-нибудь чудовищный галстук, в глубине которого тонула чуть не вся голова, либо золотая цепочка на голой шее. В особенности же много повсюду виднелось кружек, размеры которых могли привести в ужас бочку, и трубок, способных испугать печную трубу.
Дым, вино повсюду, оглушительная музыка, беспорядочные взрывы хорового пения,
Самуил был удостоен самого пышного приема. Ему немедленно преподнесли его трубку и гигантский царственный кубок Roemer, как его называют немцы, наполненный до краев.
— Что тут такое? — спросил он.
— Крепкое пиво.
— Ну вот еще! Вылей это и принеси мне пуншу.
Кубок наполнился пуншем. В него вмещалось больше пинты. Он его выпил одним залпом. По всей зале раздались Рукоплескания.
— Экие вы ребята! — сказал Самуил. — Но я замечаю, что публика слишком вяло танцует вальс, да и поют тоже вяло. Эй вы, — крикнул он музыкантам, — приударьте-ка погромче!
Он подошел прямо к одному из фуксов, танцевавшему с самой хорошенькой девушкой, без церемонии отобрал у него даму и начал с ней вальсировать. Вся зала смотрела на этот танец молча и неподвижно, с особенным вниманием. У Самуила в его манере танцевать было что-то особенное и странное, против воли овладевавшее зрителями. Начинал он плавно и медленно. Потом его движение становилось изящным и нежным, а потом вдруг переходило в самый быстрый темп, он начинал вертеться с неимоверной быстротой, и его танец становился страстным, мощным и разнузданным. Потом вдруг среди этой безумной радости он внезапно останавливался и начинал двигаться с какой-то презрительной холодностью, с насмешливым выражением лица. Минутами в его взгляде выражалась крайняя печаль, так что жалость брала, глядя на него. Но вслед за тем он вздергивал плечи, делал насмешливый жест и как бы отталкивал от себя возбужденную к себе симпатию. Минутами его меланхолия превращалась в горечь, глаза его кидали мрачный огонь, и его дама трепетала в его руке, как голубка в когтях коршуна. Это был неслыханный танец, который в одну секунду спускался с неба в ад, при виде которого зрители не знали, что им делать — плакать, смеяться или трепетать.
Он закончил свой вальс таким быстрым и увлекательным кружением, что все другие танцоры, которые до этого только смотрели на него, были затянуты в этот вихрь, и в течение четверти часа в зале бушевал настоящий ураган. Окончив танец, Самуил спокойно уселся. На лбу у него не было ни единой капли испарины. Он только потребовал себе новый кубок пунша.
Юлиус не участвовал в этой вакханалии. Он тонул в этом море шума и грохота, и его мысль витала в ландекском церковном доме. Странная вещь: среди всех этих охрипших голосов в его ушах звучал тихий и нежный голос девушки, сидевшей под деревом и учившей азбуке ребенка.
Распорядитель подошел к Самуилу и что-то потихоньку сказал ему. Оказалось, что принц Карл Август спрашивает у студенческого короля разрешение посетить коммерш фуксов.
— Пусть войдет, — сказал Самуил.
При входе принца все студенты приподняли шапочки, и только один Самуил не прикоснулся к своей. Он протянул руку принцу и сказал ему:
— Добро пожаловать, кузен.
И
В эту минуту какая-то девочка с гитарой только что пропела свою песенку и обходила публику, собирая деньги. Она остановилась перед Карлом Августом. Он оглянулся назад, чтобы спросить денег у кого-нибудь из своей свиты. Но в залу никого из его свиты не пропустили. Он обернулся к Самуилу и сказал:
— Не заплатите ли вы за меня, сударь?
— Охотно, — ответил Самуил и вынул кошелек.
— На, — сказал он гитаристке, — вот тебе пять золотых за меня, и вот тебе крейцер за принца.
Бешеные рукоплескания потрясли своды залы. Сам молодой принц аплодировал и смеялся. Спустя несколько минут он простился и ушел. Немедленно после этого Самуил поманил к себе Юлиуса и шепнул ему:
— Пора.
Юлиус кивнул и вышел.
Разгул дошел до крайнего предела. Пыль и табачный дым до такой степени заполнили атмосферу залы, что она вся была словно наполнена декабрьским туманом. Стало совсем не видно тех, кто входил и уходил. Самуил, в свою очередь, скоро поднялся и незаметно вышел.
Глава восьмая Самуил почти удивлен
Настала полночь, когда в германских, даже университетских городах все и вся уже давно погружено в сон. Во всем Гейдельберге только и бодрствовал один коммерш фуксов.
Самуил направился к набережной, идя по самым пустынным улицам и по временам оборачиваясь посмотреть, не идет ли за ним кто-нибудь. Так он добрался до берега Неккара и некоторое время шел вдоль реки, потом круто повернул вправо и направился к скатам горы, на которой находятся развалины гейдельбергского замка.
На первом уступе этой гигантской лестницы какой-то человек выступил из-под деревьев и подошел к Самуилу. Куда идете? — спросил он.
— Иду на высоту, где приближаются к богу, — ответил Самуил, пользуясь установленной формулой.
— Проходите.
Самуил продолжал подъем на гору и скоро дошел до развалин замка. Здесь другой страж остановил его.
— Что вы делаете здесь в такой поздний час? — спросил он.
— Я делаю… — начал Самуил. Но тут ему пришла в голову блажь пошкольничать. — Вы хотите знать, что я здесь делаю в этот поздний час? — спокойно продолжал он. — Ничего не делаю, просто прогуливаюсь.
Дозорный вздрогнул. Потом им овладело раздражение, он крепко стукнул по стене железной тростью и сказал:
— Ступайте-ка домой, вот что я вам посоветую. Тут теперь не время и не место гулять.
Самуил пожал плечами.
— Я желаю полюбоваться развалинами при лунном свете. А вы кто такой и с какой стати задумали мне в этом препятствовать?
— Я сторож при старом замке. Мне приказано никого не пускать сюда после десяти часов вечера.
— Это относится к филистерам, — сказал Самуил, — а я — студент.
И он хотел устранить с дороги сторожа.
— Ни шагу вперед, если вам дорога жизнь! — вскричал страж, кладя руку на грудь.
Самуилу показалось, что он вынул из-за пазухи нож. В то же время пять или шесть других стражей, предупрежденных стуком железной палки, молча подошли и схоронились в кустах.
— О, извините, пожалуйста, — сказал тогда со смехом Самуил. — Вы, вероятно, тот самый, кому я должен ответить: я делаю дела за тех, которые спят.
Дозорный с облегчением вздохнул и спрятал свой нож. Остальные отошли в сторону.