Ушастыи? призрак

Матуш Татьяна

— Все равно ниточка, — резонно заметила Оксана, — зови этого, своего. Да Юльку выпускай. Сейчас, чую, будет нам скандал с истерикой.

— Так и за дело, — ответила я и тихонько позвала: "Призрак...".

Пес появился мгновенно, как будто формула: скорость-время-расстояние работала для него как-то иначе. Ткнулся лбом в ладони.

— Молодец, — я погладила лобастую голову, — хорошая работа.

Собакин вильнул хвостом и закрутился по двору, вынюхивая следы. Очень быстро они привели его к калитке, за которой тихонько, но в ночи очень

отчетливо заурчал мотор.

Призрак едва слышно заскулил. И поскреб лапой калитку.

— Ты чего? — удивилась я, — Спасибо, конечно, за благородный порыв, но машину тебе не съесть. И не догнать.

— А если его по следу пустить?

Призрак тихонько одобрительно гавкнул.

— Спятила? Триста километров! Он тебе кто — электронный пес Рэсси?

— Ррры... — тихо возразил пес.

— Оба спятили!

Черные умные глаза глядели на меня с почти человеческой укоризной. Призрак встряхнулся и очень выразительно потерся о столбик калитки.

— Ошейник, — дошло до меня, — снять? Но Хукку говорил — нельзя...

— Ррры, — еще тише, но более нетерпеливо повторил пес.

И я решилась.

Кованую пряжку не открывали, кажется, лет сто. Она проржавела и почти вросла в растрепанную кожу. Проще было разрезать ошейник, тем более, нож под рукой, но я, тихо шипя под нос, продолжала воевать с замком. Наконец он поддался и ошейник остался у меня в руках, а пес... вытек из под них туманом и просочился в калитку.

— Черандак! — ахнула Оксана и схватилась рукой за стену.

— Ну, черандак, и что? — Тихо спросила я. — главное, человек хороший.

ГЛАВА 13

— ..Удержи, порог, удержи, скоба,

Удержи, мать-вода, моего врага,

Чтобы не переступила его нога.

Сторож у двери, сторож за дверью.

Ключ, замок, язык.

Да будет так... — я закончила, выдохнула и не без удовольствия полюбовалась целым рядом гвоздей, вбитых по периметру забора. Опозорившийся петух смотрел на меня с одобрением.

— Вот так, — хмыкнул я, — смотри и учись, пока я жива. И, кстати, тебе никуда не пора? Солнце, там, приветствовать?

Дартаньян встрепенулся, взлетел на столбик у ворот — поток воздуха взъерошил мне волосы и поставил челку дыбом. А птиц вытянул голову, безошибочно, как хороший компас повернулся к востоку и закричал мощно, красиво, звонко. На все Большие Рогавки.

— Что дальше? — спросила Оксана.

— Дальше, — я потерла лоб, — надо бы Соне позвонить. У нее профессия такая — много знать. Особенно про публичных личностей, вроде этой госпожи, не к ночи будь помянута, Нери.

— Не нужно, — мягко попросила мама.

Кажется, мы с Оксаной повернулись одновременно, возможно, она даже чуть раньше.

— Соня ничего об Алене не знает. И пусть так остается. Всем будет лучше, твоему папе, Кира, в первую очередь.

Видно, взгляд у меня был очень красноречивым.

— Расскажу я, расскажу, — мама присела на колченогую

табуретку у крыльца. Неуверенно улыбнулась, словно пыталась за что-то заранее извиниться, но понятия не имела, как это сделать.

— Соня нам не родная, — объявила она, в основном, для Оксаны. Мне мама Америку не открыла.

— Совсем? — проницательно спросила хозяйка.

— Ну, если только в степени: нашему топору двоюродное полено. — Она вздохнула. Потом махнула рукой: сгорел сарай — гори и хата и негромко, спокойно заговорила:

— У нас в доме была домработница. Не приходящая, жила с нами, комната у нее отдельная была. В те времена такого особо не практиковали, но — случалось. Молодая девушка, красивая. Очень красивая. Видела Аманду Сайфред?

— Из "Скуби-Ду"? — переспросила я. Мама кивнула:

— Вот именно. Такая дерзкая и, одновременно, детская красота. Мужчины от нее с ума сходили. Тетка не раз говорила, что стоило бы убрать Нину из дома, потому что с такой красивой прислугой хозяйская дочка никогда замуж не выйдет. Мама... мама только смеялась. Говорила — если мужчина готов променять перспективы на симпатичную моську и круглую попу, то такой зять нам не нужен, все равно ничего приличного из него не выйдет.

— Тетя оказалась права? — догадалась я. — Кого домработница у тебя отбила?

— Не отбила, так... Он хотел жениться. На мне, не на ней. Только я простить не смогла. А он уехал. Тогда уже границы открыли, он и рванул. Сначала в Польшу, туда проще всего было. Потом в... каплагерь.

— Куда? — вытаращилась я.

— Ну, в капиталистическую Европу. Так тогда говорили. Хотя социалистической уже, практически, и не было. Но, видимо, по привычке.

Мама закатала рукав, далеко. На предплечье, у самого локтя, темнели тонкие ниточки почти рассосавшихся шрамов. Если прошло больше двадцати лет... это какой же глубины были порезы? Как она кровью не истекла? Ну, мама!

Тонкие линии, если присмотреться к ним внимательно и приложить догадку, складывались в инициалы: "АК". Мама потерла руку, морщась, словно шрамы до сих пор причиняли ей боль.

— Да, — кивнула она, — ноют на погоду.

— Чем это? Бритвой? — полюбопытствовала Оксана.

— Ножиком. Перочинным... не важно. Я тогда была зла и расстроена. Потом опомнилась, сама вызвала "Скорую". Спасли.

...Узнаю свою маму, — мысленно фыркнула я, — настроение меняется, как удача в казино. Но "АК"? Никого с таким именем я не знала.

— Антон Королев. Только сейчас его зовут по-другому. Ульрих Кениг.

Мы с названной сестрой переглянулись. В памяти что-то шелохнулось... я на нее никогда не жаловалась, но тут пришлось напрячься.

— Да фонд же этот, чтоб ему ревизию хорошую, — хлопнула себя по лбу Оксана, — благотворительный. От которого эта коза по телевизору красовалась. Фонд Кенига, я в школе немецкий учила — так он, стало быть, свою фамилию перевел. А Ульрих... потому, что похоже на "Юлия"?

Она кивнула.