Ушла из дома и не вернулась…
Шрифт:
5. Сотрудник уголовного розыска
…На втором этаже дежурной части оперативный зал. Рядами пульты с множеством всяких тумблеров. Во всю стену карта города, с мигающими лампочками. Красиво. Сколько сюда хожу и каждый раз словно в, какой-то незнакомый мир. Честно говоря, не вяжется у меня все это с моей работой, с грязью, матом, кровью, ранениями и воровством.
Все время хочется спросить о тех огоньках – они для красоты мигают или есть какой-то практический смысл? И если есть, то почему на эту карту никто из дежурных никогда не смотрит?
А вот и реальность, которая, никак не стыкуется с этим фантастическим уголком. Викула блаженствует, развалясь за пультом. На столике рядом – стакан крепкого чая. Не хватает только тазика с теплой водой, ноги попарить, и пушистого кота на коленях. А так – совсем домашняя обстановка.
Он ласково улыбается мне. Майорские погоны, как крылышки херувима, поднялись торчком на форменной рубашке.
– Ну что, сыщик? Пообщался с потерпевшими?
До чего ж хорошо он живет. Все время улыбается. Словно и забот нет.
– Пообщался, – отвечаю я как можно более официальным тоном. – Не наше это дело. В районе такими вопросами должны заниматься.
Викула не отвечает. По-прежнему лукаво щурится и улыбается. Его, по-моему, ничего не может вывести из равновесия.
– Надо бы, – продолжаю я, поняв, что ответа на свое замечание не дождаться, – ориентировочку дать по городу: «Ушла из дома и не вернулась Горяева Светлана Игоревна…»
Читаю весь текст.
Викула сразу не отвечает. Он вкусно отхлебывает из стакана. Отдувается. Большим носовым платком вытирает испарину со лба и, словно нехотя, говорит:
– Дадим, милай, дадим… Вот чайку попьем и, дадим. Ты текстик-то пока вычитай, чтоб ошибочек не было.
Попьем… Угостил бы чаем – попили бы. А так – сиди, жди, пока он свой бездонный стакан закончит. Я, между прочим, еще не ужинал. Мой-то стакан чая, по его милости, вскипеть не успел.
Дозрев, раскрываю рот, чтобы высказать Викуле все, что думаю по поводу такого стиля работы.
Но именно в этот момент на пульте начинает судорожно мигать красная лампочка и глухо урчит зуммер. С Викулы мгновенно слетает вальяжность, он весь подбирается и, щелкнув тумблером включения в линию, внимательно слушает. Лицо его мрачнеет, и он жестом подзывает меня. Судя по всему, что-то серьезное.
– Со скорой звонили. – Викула оторвался от телефона. – Дежурную бригаду на выезд. – Это уже своим помощникам. – Поедешь к Зубовской, – он снова обращается ко мне. – Ножевое ранение. Быстрее. Следы пока свежие…
Я скатываюсь по лестнице. Во дворе урчит желтый уазик. Франтоватый Леха Жданов уже запихал своего кобеля, такого же франта, в машину, через заднюю дверцу. Лезу в темноту салона, если этот не слишком удобный ящик можно назвать салоном. Наступаю на ноги доктору Токареву; Доктор – это прозвище. По профессии он эксперт научно-технического отдела. Вроде все в сборе. Петр Прокопич, следователь, сидит рядом с водителем. Можно трогаться.
Из подъезда выскакивает помощник Викулы. Кричит, чтобы позвонили оттуда. Позвоним, позвоним, не первый раз на выезде…
Выскакиваем из Колобовского переулка и
Лешкин кобель за сетчатой перегородкой повизгивает, стучит хвостом о металлический пол. Волнуется, работу чувствует.
Молодой еще.
Жданов тоже только пару лет как из погранвойск демобилизовался. Тоже волнуется. Интересно, от кого кому передается беспокойство: от пса Лехе, или наоборот? Прокопич, вот воплощение невозмутимости. Дремлет себе тихо на переднем сиденье, Токарев что-то не в себе. Случилось чего или заболевает? В такую погоду не мудрено ОРЗ подхватить. Вон, какая пакость моросит. Хорошо, что всегда с собой плащ-болонью ношу в сумке. Пусть ребята посмеиваются. Зато сейчас пригодится. Проскочили Смоленскую. Уже совсем немного осталось. Я просовываю руку под пиджак. Нащупываю рукоять «Макарова», в кармашке – запасная обойма. Всяко может случиться. Когда-то в самом начале работы я пытался угадать, что меня ждет там, на месте преступления. Но потом понял, этого делать нельзя. Устаешь от волнения раньше, чем начинаешь работать.
Сворачиваем на Пироговку и около длинного ряда темных, троллейбусов, ночующих на улице, останавливаемся.
«Скорая» еще здесь. Хорошо, что не уехали – может, удастся поговорить с потерпевшим, если врачи дадут, конечно.
Под Прокопичем скрипит сиденье, он поворачивается к нам.
– Ты давай к «скорой»… – это он мне. Прокопич вообще любит обходиться местоимениями.
– А ты готовь своего зверя… – это, естественно, Алехе.
Доктору он ничего не сказал. Значит, будет в резерве. Следователь у нас опытный, знает, что делает…
6. Врач «Скорой помощи»
…я просто боюсь. Каждый раз, когда диспетчер вызывает нашу бригаду, начинаю предполагать самое страшное.
На станции меня считают нелюдимой, замкнутой, черствой. Нет, все совсем не так. Просто не хочу, чтобы кто-то догадался, в каком состоянии я отправляюсь на выезд.
Самое страшное… А что это такое? Еще до «скорой», три года, пока училась в институте на вечернем, я в больнице работала. У медсестры забот хватает. Чего только не насмотрелась. Каких только смертей не видела, каких болезней. Думала все – иммунитет появился у меня к человеческой боли. То есть, понимать, понимаю и жалею, но внутрь себя не допускаю. Для хорошего врача такое умение, наверное, просто необходимо. Да об этом и написано много, зачем повторять.
Когда на «скорую» переходила и не предполагала, что здесь меня ждет. В поликлинике врач зарабатывает не так много. Деньги понадобились на кооператив, а облагать «налогом» больных, как пытались делать некоторые, противно.
Только теперь я поняла, какой он, настоящий страх. На четвертый день, именно на четвертый день работы, мы выехали на автомобильную катастрофу. Мои пальцы до сих пор чувствуют, как на запястья детской ручонки пропадает тоненькая ниточка пульса. А я ничего не могу сделать, ничего.