Ускользающая темнота
Шрифт:
– Так это Зоя, артистка наша. Нянька у нее тут работает. Управитесь без меня пока, пойду к Полине ее отнесу. Небось обыскалась девчонку.
Нашли Полину, положили Зою у нее в закутке. Спала она долго, а когда проснулась, за окном уже смеркалось. Очень хотелось есть. Порыскала в тумбочке, нашла кусочек хлеба. Это няня для нее припрятала, она всегда ей что-нибудь да оставит. Не спеша съела, припоминая события прошлой ночи. Как она тут оказалась? Помнит только солдата, вернувшегося с неба. Где он? Корзинка рядом. Надя! Куклы не было. Неужели осталась в морге. Надо срочно бежать. И с Сашей успеть увидеться, пока его не заберут, успеть бы маме письмо передать. Хорошо, что Полина находила время заниматься с ней весь этот год, и она уже умеет писать все буквы из азбуки. Правда, еще коряво и не прописью, но маме все равно, она и так будет рада. Быстрее, быстрее. Бедная Надя. Должно быть, ей там скучно и темно. Зоя нашла клочок бумаги, огрызок карандаша, написала большими буквами: «Дорогая
Старая няня перестилала кровать в одной из палат:
– Ягодка моя, свет мой, как ты там, в морге-то? Страху-то небось натерпелась, кровинушка моя. Как только ноги тебя туда понесли? Никак бес рогатый попутал. – И принялась размашисто креститься и плевать через плечо.
Зоя терпеливо выслушала нянины излияния и сказала:
– Полиночка, золотая моя нянечка, не переживай. Видишь, все хорошо. И совсем не страшно было. Ко мне солдат пришел, добрый такой. Я только Надю там забыла. Кого можно попросить сходить за ней?
– Я сама схожу. Вот закончу стелить и схожу.
– Полиночка, ей там плохо. Надо быстрее. Ты скажи, у кого ключи, я попрошу.
– Ну что с тобой поделать. Постреленок. Только из морга, а уже шустрит. Завхозу, что дежурит, все ключи сдают. Не знаю, кто сегодня. То ли Людмила, то ли Никита Иваныч. Иди, на первом этаже должен быть.
– Спасибо, нянечка. – Зоя звонко чмокнула Полину в щеку. – А я хлебушек съела. Спасибо тебе.
– Приходи потом, кашки положу. Куском хлеба за весь день сыта не будешь.
– Хорошо, – крикнула она уже на бегу.
Никита Иваныч, дежуривший сегодня старый завхоз, выпивал, когда предоставлялась такая возможность. В больнице этого не одобряли, но на пьянство старика закрывали глаза. Во-первых, за много лет службы никаких промахов за ним не числилось, во-вторых, людей сейчас по пальцам перечесть, и уволить хоть и пьющего человека было бы непозволительно. Зоя быстро нашла комнатку, на двери которой висела табличка «Заведующий хозяйством». Приоткрыла створку. Вот и сейчас Никита Иваныч, с утра уже раздобывший спирт, мирно похрапывал на кушетке. Рядом лежала заветная связка. Подкравшись на цыпочках к столу, девочка стала ключи разглядывать – какой нужный, должно быть, самый большой. Не угадаешь. Только железная дверь совсем близко, а на другой висит крючок, так что, пока завхоз спит, можно быстренько проверить. Как можно тише она стянула связку со стола и, спрятав за пазуху, пошла на разведку. Нужный ключ нашелся почти сразу, к тому же их было два. Отцепив один, она вернулась и, тихонько положив все на место, убежала. Няне сказала, что ключи не понадобились и игрушку уже принесли санитары. Теперь надо дождаться ночи, чтобы растревоженная Полина вдруг не начала поиски.
Было совсем не страшно. Умершие солдаты, лежавшие на столах, почти ничем не отличаются от живых. С ними так же можно разговаривать, им можно показывать свои маленькие спектакли. Они даже лучше живых. Они уйдут к маме и смогут с ней разговаривать. Можно и самой уйти, но тогда папочка и Полина останутся одни и им будем грустно.
Игрушка валялась на том месте, где Зоя ее оставила.
– Прости, Надя, меня унесли, пока я спала. Пойдем, попросим Сашу передать маме письмо. – Держа в одной руке плавящуюся свечу, в другой куклу, девочка двинулась меж мертвых рядов. С переполненных столешниц свисали руки и ноги, удушливая вонь наполняла этот большой гроб. – Я не боюсь. Так и должно быть. Здесь страшно и грязно, а в другом мире красиво, чисто и светло. – Не увидев своего недавно еще живого друга там, где, как ей показалось, его положили, она стала искать, всматривалась, поднося пламя к серым застывшим лицам. – Неужели опоздала? Увезли в тот раз. Как отправить письмо? Никого знакомых. Как думаешь, Надюша, наверное, надо подружиться с кем-нибудь. – Поглядела вокруг. – Столько людей, кому же передать записочку? – Вот лежит человек, у него повязка на глазах, он не увидит. Вот парень с оторванными руками – нет, не ему. Вот этот похож на деда Матвея – широкое лицо, усы, борода, – передам ему. – Простите, пожалуйста, что тревожу. У меня к вам просьба. Вы не могли бы передать эту бумагу моей маме? Она очень похожа на Надю. У нее и платье такое, и косы. И глаза большие такие. – Поднесла куклу к восковому лицу. – Вы не перепутаете, она очень красивая и добрая. – Засунула записку в карман гимнастерки. – Спасибо вам большое. – И пошла к двери, но, прежде чем уйти, повернулась ко всем: – У вас тут так одиноко и тихо. Я еще приду, и мы покажем вам представление. До свидания. – Тихо скрипнули петли. Неслышно прошмыгнула по темному коридору маленькая фигурка. Ее мысли и душа уже не принадлежали этому миру. Придя к себе, она сказала Снежной королеве: – Ты очень красивая, но гадкая и злая. Тебе мало одного Кая, ты решила заморозить и солдат, но я-то знаю, что они живые, что им нужны доброта и забота. Я буду ухаживать за ними.
Почти каждую ночь Зоя пробиралась к своим новым друзьям. Пару раз ее чуть не застали, но она
О пропавшем ключе Никита Иваныч никому не сказал. Ну выпал где-нибудь по пьянке, так запасной есть.
А через некоторое время Полина получила от Владимира Михайловича конверт, в котором лежали два письма. Одно для няни:
«Дорогая Полина! Прости, что не писал так долго. Медсанчасть, в которой я служу, попала в окружение, и долгие дни проходили в полной тишине, пока наступление наших не открыло выход из этого тяжелого положения, и теперь я могу послать вам весточку. Дорогая наша Полина, ты сама знаешь, как непредсказуема жизнь. Это доказывает и то, как внезапно ушла от нас Наденька, и то, что началась эта ужасная война. Здесь, на фронте, в любую минуту можно погибнуть, поэтому я не буду о себе, а напишу главное, в надежде, что ты получишь это письмо. Надино сердце хранит то, что вам поможет в случае, если меня не станет. Надеюсь, ты догадаешься. Будь внимательна. Зоиньке сообщи обо всем по своему усмотрению. Надеюсь, Полинушка наша родная, что ты позаботишься о дочке, если со мной что случится. Письмо лично для нее шлю отдельно, а про это не говори.
Душой всегда с вами. Владимир».
Второе для Зои:
«Любимая моя доченька!
Долгое время мы были в окружении, но славная Красная армия разбила вражеские отряды, и теперь я могу тебе посылать письма, а ты мне. Как ты там живешь, дорогая моя девочка? Слушаешься ли Полину? Играешь ли в свои куклы? Занимаешься ли самостоятельно письмом? У меня все хорошо. Я лечу раненых солдат. Надеюсь увидеть тебя, доченька моя, как можно быстрее. Всегда помню о тебе и очень тебя люблю.
Твой папка».
Полина отложила письмо для Зои и стала размышлять, что это Владимир Михайлович написал про Надино сердце. Грешным делом подумала, уж не рехнулся ли доктор от всех этих жизненных потрясений. Думала и про могилу Надежды Александровны. Неужто туда лезть придется, коли чего. При таких мыслях крестилась. Свят-свят. Как-то ранним утром она прибиралась в комнатенке, где они с Зоей спали, и взгляд ее остановился на корзине с игрушками. «Надя! Кукла Надя! – внезапно пронеслась мысль. – Ну, конечно!» Зоя еще не проснулась, и Полина достала куклу и стала ее ощупывать. Под корсажем платья пальцы наткнулись на что-то твердое. Потрогав получше, она решила: «Похоже на камень! Так вот что имел в виду Владимир, когда говорил о сердце. Хорошо, что допетрила, старая дура! А то решила, будто хозяин с ума сошел, да про могилу покойницы Надежды Александровны чего удумала. Тьфу-тьфу. Ну да пока ничего, слава богу, не случилось, и не стану смотреть, что там. А потом видно будет. Главное сберечь куклу».
Москва, 199... год
Единственная школа, находившаяся совсем рядом с домом, была очень престижная французская спец. Мать, уверенная, что дочку туда точно не возьмут, а водить ее куда-то, а тем более возить она не собиралась, все же подала документы. А Катю взяли.
– Повезло дуре, – прокомментировала Валентина.
Всем, кроме нее, было очевидно, что Катя хорошенькая и смышленая девочка. Немного диковатая, но это, бывает, сходит за скромность. В шесть лет она уже научилась самостоятельно читать. Но Валя, поглощенная своими женскими переживаниями и проблемами, к которым, по ее мнению, была причастна и Катя, не оценила этого. Дочка убирала и даже готовила себе и маме утром кофе и яичницу, вечером картошку или макароны. Но и это не помогало. «Кофе несладкий, яичница пережаренная, макароны недоваренные, картошка разварилась. Руки у тебя, Катя, из задницы растут! Никакой помощи, лучше бы и не бралась», – всегда слышала она. И очень грустила.
Когда ученицы были маленькие, социальная разница не чувствовалась столь остро. Девочки еще не начали хвастаться, у кого кем работает папа и из какой страны они только что приехали, а мальчики интересовались машинками. Хотя уже тогда Кате очень хотелось иметь и симпатичный ранец с Микки Маусом, и вкусно пахнущий ластик, и кожаный пенальчик на молнии.
В старших классах все изменилось. Девочки стали делиться на группы по интересам и положению родителей в обществе. Одноклассницы из обеспеченных семей и причастные к загранице обсуждали модные вещи, косметику, прически и занудных репетиторов. На экскурсии надевали лучшие шмотки, таскали плееры и делились последними записями англоязычных музыкантов. Те, что «из неблагополучных», злословили о более удачливых сверстницах, учились курить и ругаться матом, брали эпатажем. Среди мальчиков происходило практически то же самое.