Ускользающий город. Инициализация
Шрифт:
Ужинский открыл рот, чтобы заорать, но передумал.
— Тебя ведь Судии послали? Хорошо, что не сами… Это не моя вина. Я стал невольным катализатором, но катастрофа… к ней и так всё шло.
— О чём ты? Машинах, поездах, инфосфере… самолёте?
— Ты что, дальше своих тупых очков не видишь?! Это симптомы! Расфазирование! Оно началось!
— Что началось?
— Дай… объяснить. Ты слышал о моей авторской студии?
— Нет!
Ужинский скептически покачал головой.
— Студия специализируется на фотографии. Разнообразнейшие интерьеры и пейзажи, прототипы лучших голографических технологий… от лица,
— Забыл, как Фотошопом пользоваться, что ли?
— Заткнись! Был бы ты у меня хоть раз!.. Как клиент ты не знаешь, как отдавать часть себя в иную реальность; как оператор голокомнаты — каково это, творить иную реальность и запечатлевать её мгновения на снимках…
— Да-да, я быдло.
Ужинский явно не знал — ликовать, или оскорбляться.
— Поставщик узнал о моём бедственном положении и прислал в разобранном виде нечто принципиально новое. Не просто голограммные пейзажи, нарисованные на компьютере. Нет. Полноценное устройство, исчисляющее эту реальность, а также возможные её варианты. В… определённых рамках, конечно. Например, история одного взятого клиента. Меняешь ген — и у него другой цвет глаз. Меняешь какое-то незначительное решение — и готова его фотография на фоне индейских пирамид. Совершенная симуляция. Почти параллельный мир.
— И что пошло не так? Решил покопаться в собственной жизни?
— Нет! Нет, да, но нет. То есть, пробовал. Дело не в этом! Аппарат не влияет на нашу реальность, но вполне можно стать частью его реальностей.
— Решил сам себя… сфоткать?
— Это называется «сэлфи».
— Как такую бандуру можно склепать в подвале на верстаке немытой девицы?
— Потому Фанерон и совершенен. Имея чертежи и руки из нужного места, собрать его можно и в подворотне.
— Так, — зачесался Евгений. — Ты стал частью симуляции. Как это повлияло на город?
— Может технотёлка что-то напутала, а может, мои личные модификации, что вряд ли… Фанерон ускорил процессы расфазирования, которые давно варятся в мозгу коллективного человечества. Что ты за Аспект, если не знаешь о расфазировании?
— Молодой и перспективный. Объясняй.
Ужинский не поверил. И Евгений быстро понял, почему.
— Все мы живём как бы в двух фазах — в мире, какой он есть, и мире, который мы воспринимаем в меру своей субъективности. «Мир видимого». Те, кто заглядывает в фазу объективного не мельком, завершает своё путешествие в компании настоящих психов, в Гоголевке. Вы, Аспекты, можете видеть обе фазы, но не одновременно. В форме Аспекта — объективную, в форме человека — видимую. Иногда мы заглядываем в первую фазу, но разум спасается от безумия, подкидывая все эти «а, показалось». Аппарат… ускорил расщепление фаз и воздвиг между ними непроницаемый барьер. Теперь нам доступен только мир, который хотим видеть мы … или он. В рамках Чернокаменска, конечно. Пока ничьих мощностей не хватает, чтобы оцепить хотя бы Бельгию.
— Он — твой таинственный благодетель? — уточнил Евгений. Ужинский красноречиво выкатил на него глаза. — Звучит как безумный эксперимент. Он пропускает через «фазы» только то, что ему нужно… либо наоборот, не пропускает то, что ему нужно. Люди застревают
— Пока процесс не завершён, будут шероховатости.
— Ну а ты? Где находится Мстислав… как тебя по отчеству?
— Давай не будем об отчестве. Просто Ужинский.
— Ладно. Отвечай, Ужинский.
— Я в кармане. Лучше сказать, колодце, из которого вижу вашу вторую фазу, но сам не являюсь её частью… но к первой тоже не принадлежу.
— Добился своего, эскапист Иван Хренов. Что дальше?
— Тебе этого мало?
— Я вообще-то не из Чернокаменска. И до чёртиков хочу домой.
— Сочувствую, — отозвался фотограф тоном, словно Евгений не отыскал любимые чипсы в магазине. — Теперь ты мне поможешь? Сначала жми на белую…
Евгений встал, тяжело опираясь ладонями о тумбу. В таком положении он оказался немного выше голографического фотографа.
— Ты ни разу не просился наружу. И это невозможно, судя по твоим словам. Хочешь утянуть меня к себе? Чтобы одному было нескучно, если вдруг эксперимент нанимателя затянется?
Ужинский заиграл желваками, тяжело дыша.
— Знал, что нельзя ничего говорить! Долбаные Искатели! Ну и что ты собираешься делать?
— Ого, — удивился Евгений, — я же пошутил. А ты с такой лёгкостью раскрыл свои гнилые карты… Не понимаю, на кой ляд нужно было пакостить. Когда братья тебя хватятся, то в первую очередь пойдут сюда.
— Нет!
Ужинский попытался схватить Евгения, но рука его искристой тенью скользнула по плечу.
— Не уходи! Стомефи злится! Он годами может не разговаривать! Искатель! Сука!
Евгений опустил на него тяжелый взгляд и покачал головой:
— Кое-кто меня сегодня уже пытался надуть.
— Ты просто мразь! Хватит оправдываться!
— И правда — хватит, — согласился Евгений, разворачиваясь.
— Что тебе нужно?! Всё дам! Деньги, бабы, звездой хочешь стать? Бизнесом заняться? Я знаю людей! Куда ты?! Выродок!
Выходя, Евгений закрыл за собой дверь подсобки и немного пожалел, что не на ключ.
— Я найду тебя! — кричал Ужинский. — Я выберусь! Ну не уходи! Денег дам!.. Я скормлю тебя собакам! Ты уходишь от самой выгодной сделки в своей никчёмной жизни! Урод! Останься!
«И думай теперь», — рассуждал «урод», хлюпая ногами по мокрому ковру, — «его история — правда, или правда, но в рамках открывшегося мне поутру волшебного мира… Блин, что я творю? Ведь обязательно найдётся дебил, который припрётся раньше братьев и, поев дерьма ушами, нажмёт на эти кнопки… Отдам шайтан-коробку Августе. Может, придумает чего…»
— Ты что, всерьёз поверил? — рассмеялся он, чувствуя омерзение от фальши в собственном голосе. Дверь в подсобку поддалась почему-то не сразу, словно кто-то её придерживал изнутри. — Что-то совсем плохой стал. Устал. Сейчас я тебя…
За его отсутствие раздевалка не изменилась, если не считать Фанерона, которого теперь не было на полу, где Евгений оставил его считанные секунды назад.
— Что… Ужинский? Где ты? Да что ж это такое! Отвечай!
Он бросился под плащ, где впервые нашёл устройство. Пошарил в карманах, почему-то своих. Не меньше трёх раз перевернул всю подсобку верх дном. Продолжал звать Ужинского, даже когда сорвал голос.