Условно пригодные
Шрифт:
– Теперь послушай,- сказала она. И тут она мне кое-что объяснила.
9
В начале января тысяча девятьсот девяносто третьего года я разъезжал на велосипеде по Копенгагену в поисках определенных часов.
К тому времени я уже работал над этой книгой больше года, при этом постоянно откладывая одну задачу – опять, по прошествии двадцати лет, оказаться в школе.
Было холодно и очень темно, дело было днем, но было сумрачно, словно ночью.
Сначала я отправился куда глаза глядят, первой стала школа на улице
Канцелярия школы находилась на высоком первом этаже. Я долго стоял перед секретарями, собираясь с силами.
– Нельзя ли мне посмотреть ваши часы со звонком? – спросит я.- Я пишу книгу.
Часы в корпусе из плексигласа, с красными электронными цифрами, висели очень высоко; мне сказали, что они были установлены еще до того, как секретари пришли работать в эту школу, никто не помнит, когда именно, ходят они безупречно, изредка приходит человек, который проверяет их.
Пока я разговаривал с ними, мимо прошел один учитель, который пять лет назад работал в школе Фредерикссундсвай, по его мнению, там сохранились старинные часы.
И я поехал туда. У них была такая же коробка из плексигласа с цифрами. Но они дали мне номер телефона инженера, который выполнял различные поручения в школе.
Мне удалось связаться с ним несколько дней спустя, он работал в Градостроительном управлении и отвечал за измерение времени в большинстве школ Копенгагенского муниципалитета. Он рассказал мне, что в течение последних двадцати лет частной компании, акционерному обществу «Датский контроль времени», поручали заменять старые часы на современные, кварцевые. Которые работают очень точно и почти не требуют наладки. Которые по большому счету ходят сами по себе. Без всякого вмешательства человека.
Однако он знал, где по-прежнему находятся два старинных часовых механизма. В школе Хели Коре и в школе на улице Принцессы Шарлотты до сих пор работают старые часы со звонком. Те, которые использовались в 60-х и в 70-х. Только время их состарило.
Я поехал в школу Хели Коре – и оказался очень близок к тому, что искал. Часы висели в канцелярии. Корпус у них был тот, что надо, однако торчало слишком много проводов. Мне объяснили, что несколько лет назад механизм заменили на электронный.
В школе на улице Принцессы Шарлотты я их нашел.
Заместитель директора провел меня к ним. Я чувствовал себя очень маленьким, мне казалось, что он на целое поколение старше меня. Потом я понял, что мы с ним примерно одного возраста.
Часы висели высоко на стене. Он придерживал стремянку, на которой я стоял.
Это были именно те часы, которые были мне нужны. Часы, которые я когда-то видел и которые когда-то трогал, один раз, короткое мгновение, однажды утром двадцать два года назад. Заводимые вручную часы с маятником «Бюрк».
Я открыл стекло и заглянул внутрь механизма. Мне хотелось кое-что записать, но оказалось, что в этом не было нужды. Все было именно так, как я запомнил.
Заместитель директора, инженер, секретарши в канцелярии,
Это было не так. Они разговаривали с ребенком.
Оказавшись перед ними, я словно лишился кожи, мне нечем было прикрыться. Я чувствовал каждое изменение тона и направление их взгляда, я ощущал их торопливость, вежливость, рассеянность и непонимание. Они забыли обо мне через пять минут после того, как я ушел,- я запомнил их на всю жизнь.
Переступив порог школы, я сразу же превратился в того ребенка, которым был двадцать два года назад, и именно в этом обличии я и встречался со взрослыми.
Они были защищены. Время обернуло вокруг них оболочку. Они шутили и торопились, а наша встреча не оставила в их памяти никакого следа.
Так было тогда, когда я учился в школе Билл, так обстоит дело и сейчас, так будет всегда. Вокруг взрослых обернулось время, со своей торопливостью, своим отвращением, своими амбициями, своей горечью и своими далеко идущими целями. Они уже больше нас не видят, а то, что они увидят, они через пять минут забывают.
А у нас, у нас нет кожи. И мы помним их до скончания века.
Так было в школе. Мы помнили каждое выражение лица, каждую насмешку и каждую похвалу, каждое небрежное замечание, каждое выражение силы и слабости. Для них мы были буднями, для нас они существовали вне времени и казались подавляюще всевластными космическими существами.
Вот о чем я подумал: когда чувствуешь боль и начинаешь думать, что возникающее здесь, в лаборатории, никому не нужно, то на это можно возразить, что ведь это, наверное, единственная возможность рассказать о том, как ты тогда чувствовал мир.
Взрослость, аккуратность и точность, их вокруг достаточно. На самом деле они занимают все пространство вокруг нас. Но чувствовать без кожи – это возможно, наверное, только в тех условиях, которые существуют в лаборатории.
10
Я не решился открыть дверь в изолятор, где лежал Август,- я не мог рисковать. Вместо этого я подошел к двери и позвал его, это было незадолго до того, как ему должны были давать лекарство. Мы легли на пол и поговорили через щель под дверью. То есть я его не видел, а только едва слышал. Я сказал самое важное: я собираюсь сообщить им о том, что он уже давно не ел.
– Меня отправят в Сандбьерггорд,- сказал он,- там клиника, и тогда – конец.
– Нет,- ответил я.- Они положат тебя в санчасть, по желтым или красным бумагам,- все рассчитано.
Санчасть находилась на шестом этаже, наискосок от зала для пения, рядом с кабинетом городского врача. Она была больше, чем изолятор, и в ней были две кровати, а не просто койка для осмотра, и шкаф, в котором под замком хранились разные инструменты.
Изолятор был для тех, кому немного нездоровилось, или же для тех, кого надо было какое-то время подержать в одиночестве. Санчасть была для настоящих несчастных случаев.