Условно пригодные
Шрифт:
Сундук удалось открыть без всякого труда, как будто он вовсе и не был закрыт. Никогда, никогда им и в голову не могло прийти, что кто-то может решиться на такой поступок. Они много чего предусмотрели, они обезопасили себя почти на все случаи жизни, но только не на этот.
При других обстоятельствах этого бы и не произошло. Открыть эту шкатулку означало предать своих товарищей, это была нечестная игра, об этом напоминали вороны на крышке сундука. Они напоминали о том, что есть некая высшая справедливость, от которой ничто не укроется.
Однако сейчас все это делалось,
Свечку я зажигать не стал – светила яркая луна, я хорошо видел буквы на папках, в которых хранились документы. Папки лежали в алфавитном порядке, словно это телефонная книга, но все вместе они занимали гораздо больше места.
– По ночам нет звонка,- заметил Август.
Я и не подумал об этом, пока он не сказал.
– Все так, как она говорит,- сказал он.- Здесь другое время, когда звонок не звенит. Как будто времени вообще нет.
Я показал на луну.
– Время встроено в мир,- сказал я.- Луна всходит и заходит, эта система словно часы.
– Но она не звенит звонком каждый раз, когда пройдет пятьдесят минут,- заметил он.
Его личное дело было толстым, я зажег свечку. Он не приблизился ко мне.
– Это ведь никого не касается,- сказал он,- так ведь?
В начале лежала папка с бумагами о его школах, он учился в обычной школе в Рёдовре, эти бумаги я не стал смотреть. За ними следовали результаты психологических тестов в школе и история болезни от школьного врача. Потом какие-то бумаги из социальной комиссии и две папки из клиники детской психиатрии государственной больницы – они обследовали его в два приема. Ни в одну из этих бумаг я не заглянул. Почти в самом низу лежали документы из школы Биля, несколько писем, сначала я пропустил их. Последними лежали несколько напечатанных на машинке страничек и фотографии. Это были фотографии его родителей.
Если уж на то пошло, я хорошо знал эти фотографии по его многочисленным рисункам, он нарисовал все очень точно, так что я должен был все знать. Выстрел был сделан крупной дробью, ее невозможно было не заметить, это и раньше было понятно, только не так ясно. Они лежали тесно прижавшись друг к другу, на них была выходная одежда, они, наверное, вернулись из гостей, а потом они подошли к нему, а он лежал в своей выдвижной кровати и поджидал их.
– Теперь они не забудут об этом,- сказал он.
Он не взглянул ни на фотографии, ни на меня – он смотрел в окно на луну.
– О чем ты?
– Теперь они знают, что я не буду терпеть все что угодно.
У нас почти не оставалось времени, пришлось говорить без обиняков.
– Они выглядят не очень-то живыми,- сказал я.
– Все в порядке,- сказал он,- это просто им на память.
Напечатанные на машинке бумаги оказались полицейскими протоколами, приложенными к заявлению юриста Управления по делам детей и молодежи, который всегда обязан присутствовать при допросах детей до пятнадцати лет, у меня он тоже был. Времени читать это сейчас не было. Оставались только бумаги из школы Биля.
Это было несколько писем из различных инстанций, я пытался прочитать их, но не получилось. Мы слишком задержались, скоро придут уборщицы, и мне
Он стоял рядом со мной и смотрел из окна, замкнувшись в себе,- смотреть его документы было все равно что заглядывать внутрь него.
Однако кое-чего я все-таки не мог не заметить. Два письма были от Баунсбак-Коля, начальника Копенгагенского отдела образования. Это было первое, на что я обратил внимание. Второе было то, ради чего мы пришли. Это была бумага об испытательном сроке Августа. Я прочитал ее несколько раз, чтобы выучить наизусть.
– Ты здесь на неограниченный срок,- сказал я,- ты под надзором.
Я прочитал ему вслух: «…после консультаций с Управлением по делам детей и молодежи, Министерством образования, Датским педагогическим институтом, Копенгагенским отделом образования и Высшей датской педагогической школой управление не возражает против того, чтобы школа приняла Августа Йоона в свой интернат под надзор на неопределенный срок».
– Почему они спрашивали так много людей? – сказал он.- Зачем это?
Я ничего не ответил, не было времени над этим задумываться.
– Твой испытательный срок никогда не закончится,- сказал я,- тебе надо держаться, у нас все получится, мы что-нибудь придумаем.
И тут я увидел третью бумагу. Она была похожа на свидетельство о судимости, оно было на имя Августа. Это было невозможно: если тебе меньше пятнадцати, ты не можешь оказаться в списках осужденных – я об этом все знал, таковы были правила. И тут я увидел, откуда оно. Эта была выписка из Государственного отдела регистрации правонарушений. В ней содержалось краткое изложение дела Августа.
Это казалось невероятным. К документам Государственного отдела регистрации правонарушений имели доступ только наблюдатель Попечительского совета по делам детей и молодежи и полиция, которая использовала их вместе со списками осужденных. Данные о тех, кто не мог получить отметку в свидетельстве о судимости, потому что им, например, еще не исполнилось пятнадцати лет, заносились в Государственный отдел регистрации правонарушений, это случалось, например, каждый раз, когда тебя приводили на допрос в полицию, даже если ты и был вне подозрений. Эти сведения должны были быть строго конфиденциальными. И тем не менее в бумагах лежала выписка об Августе.
Я положил его дело на место. На секунду я зажег свет, чтобы убедиться в том, что он не накапал на пол или на ковер. И тут я увидел, что в одном из ящиков стола был нажимной цилиндровый замок.
Ничего странного в этом не было. Биль был директором школы, в его столе должен был быть запирающийся ящик для марок и, возможно, незначительных сумм. Не было никакого смысла смотреть, что там, к тому же мы торопились.
И все же я не удержался – взял со стола скрепку и открыл ящик при помощи ее и плоского ключа. Не знаю, почему я это сделал, наверное по привычке.