Уснуть и только
Шрифт:
Пьер не успел договорить, как Маркус уже слетел с коня и, ухватив молодого Шардена за воротник новехонького плаща, только что присланного из Лондона, наполовину вытащил его из седла. Если бы, на счастье Пьера, одна его нога не запуталась в стремени, он уже валялся бы на земле.
– Послушай, ты, мерзавец, – прошипел гасконец, вплотную приблизив свое лицо к лицу Шардена, – не забывай, что нож был в твоей руке. Если ты прознал о том, что мы с хозяином приехали сюда, так и я кое о чем слыхал. Например, что ты женился на мамаше своего любовничка и в благодарность за то, что ты хорошо ее ублажаешь, она вырядила тебя, как куколку, или, скорее, как я вижу, как шлюху. – Сильные пальцы дернули за бархатный воротник, послышался звук рвущейся материи, и
Пьер яростно боролся, пытаясь вырваться из могучих рук оруженосца.
– Видит Бог, когда-нибудь я все-таки прикончу тебя, гасконец. А когда этот час настанет, я зарою тебя на шесть футов под землю и помочусь на твоей могиле!
– Чем больше ты болтаешь, тем большим выглядишь дураком. Смотри, как бы тебе первому не попасть на тот свет.
Маркус так резко оттолкнул Пьера, что тот слетел с коня и, лежа на земле, в ярости закричал.
– Советую тебе и во сне не расставаться с мечом, гасконец. Даю тебе жизни не больше шести месяцев!
Маркус вскочил на коня и развернул его в сторону дворца.
– Аu revoir. Постарайся вести себя прилично хотя бы на свадебном пиру.
Пьер поднялся на ноги.
– На свадьбе или на похоронах, поживем – увидим.
– Вот именно, – бросил Маркус через плечо, пришпоривая коня.
В день свадьбы долина была покрыта светло-сиреневой дымкой. Сквозь ее тонкую вуаль ласково светило солнце, золотя часы, которые должны были бы быть самыми счастливыми в жизни любой невесты. Когда туман рассеялся, на долину обрушилась яростная августовская жара, и гости, собравшиеся в замке Шарден, чтобы проводить невесту к венцу, очень скоро начали обливаться потом в своих пышных праздничных одеждах.
Разумеется, роскошнее всех – в шафранно-белое – был одет Пьер. Штаны так тесно обтягивали его ляжки, что ягодицы казались тугими и круглыми, как корочка ломбардского пудинга. Джулиана в своем бежево-черном платье выглядела смешно и нелепо, в то время как Хэймон, прибывший ради такого случая из Лондона, в темно-cером наряде, наоборот, казался весьма мрачным.
Наконец все были готовы, и свадебный поезд покинул прохладную тень Шардена и двинулся под безжалостным солнцем в сторону Мэгфелда. Впереди шли музыканты, следом крестьяне несли их инструменты и барабаны. За ними следовала основная часть гостей в сопровождении слуг. Процессию замыкал паланкин Ориэль, по обе стороны которого ехали Маркус и сэр Поль. Голубые занавески носилок были скромно опущены, дабы скрыть невесту от любопытных глаз.
Однако Ориэль сквозь просветы видела Маркуса, ехавшего в каких-нибудь двух футах от нее. Его лицо было каменно-мрачным, руки крепко сжимали поводья, глаза глядели куда-то вдаль. Ориэль отдала бы что угодно, лишь бы иметь возможность протянуть руку и дотронуться до него.
Спустившись по склону, кавалькада вступила в Бивелхэмскую долину, пересекла ее и въехала в деревушку Мэгфелд, выросшую вокруг архиепископского дворца. Собственно, вся деревня – и жилые дома, и церковь, и даже мельница – были расположены на одной центральной улице, берущей начало у ворот резиденции Джона де Стратфорда. В дверях скромных, обмазанных глиной домишек толпились их обитатели, желающие послушать музыку и взглянуть, как поведут к венцу дочь Шардена. Они знали, что и им перепадут остатки угощения и пива со свадебного стола, и заранее радостно гомонили в предвкушении этого счастливого момента.
Свадебный кортеж остановился у дверей церкви святого Дунстана, построенной около ста лет назад на том месте, где когда-то находился деревянный храм, воздвигнутый самим святым. На пороге, во всем великолепии своего парадного облачения, в котором до сих пор он появлялся только в Кентербери, стоял архиепископ,
Ориэль дрожащими пальцами раздвинула занавеси и в тот же миг почувствовала на своей талии руки Маркуса, одним движением перенесшего ее на землю. Она скользнула вдоль длинного тела оруженосца так близко, что услышала бешеный стук его сердца, но, увы, не могла ни подать ему никакого знака, ни даже просто обменяться взглядом. Словно опасаясь, что Ориэль может сбежать, архиепископ поспешил вложить ее руку в руку Колина и повел их в церковь.
Внутри было прохладно, пахло ладаном и сушеными травами. Под высоким сводчатым потолком и музыка, и людские голоса зазвучали приглушенно. Колин вдруг нервно задрожал, и Ориэль вопросительно взглянула на него. Он был очень бледен, что еще сильнее бросалось в глаза на фоне его расшитой серебром одежды.
Ориэль успокаивающе улыбнулась ему, и он ответил ей робким взглядом. Колин выглядел таким слабым и уязвимым, что Ориэль вздрогнула, вспомнив об угрозах Маркуса. Она спиной ощущала присутствие Флавье, слышала, как его рука то и дело нервно сжимает рукоятку меча, как будто он готов был в любой момент выдернуть его из ножен.
По внезапно воцарившейся тишине Ориэль поняла, что обряд начался и что архиепископ Стратфорд – возможно ли, что через несколько минут он станет ее деверем? – обращается к ней, предлагая принести брачный обет. Его глаза пронизывающе взглянули на нее, когда она, смешавшись, не сразу ответила. Затем настала очередь Колина, и пока он, уткнувшись в пол и с каждой секундой становясь все бледнее, неразборчиво и тихо бормотал слова клятвы, сердце Ориэль обливалось кровью от сострадания. Потом он долго надевал ей обручальное кольцо, накручивая его на палец Ориэль, как ребенок, балуясь, накручивает кольцо на палец матери. Наконец оно легло на место и Ориэль поняла, что дело сделано: отныне и навеки она жена Колина, пока смерть не разлучит их.
Пока длилась месса, Ориэль пребывала в оцепенении и очнулась только за свадебным столом, сидя на возвышении посреди огромного зала в окружении моря обращенных к ней лиц.
– За жениха и невесту! – раздался дружный хор голосов, и архиепископ, встав, ровным голосом объяснил, что его брат не может обратиться к гостям с ответным приветствием из-за сильнейшей простуды.
Как только он сел, грянула музыка и гостям для возбуждения аппетита подали первую закуску – маринованные вишни.
Как было принято в таких случаях, наиболее важные гости сидели на возвышении вместе с членами семьи, а остальные располагались внизу. За самым дальним концом нижнего стола сидели тринадцать самых бедных жителей деревни, кормящихся за счет щедрот архиепископа – обычай, который он завел много лет назад и которого неукоснительно придерживался.
Когда с закуской было покончено, подали первую перемену из одиннадцати блюд: кабанью голову, молодых лебедей, фазанов, цаплю, осетра, огромную щуку, а также ломбардский торт, приготовленный из сливок, яиц, фиников, чернослива и сахара. Гости, как голодные волки, набросились на еду, и лишь жених с невестой сидели с отрешенными лицами, почти не прикасаясь к еде.
Утолив первый голод, Хэймон де Шарден обвел взглядом отца, мать и сестру. Интересно, подумал он, – доводилось ли Роберту испытывать нечто подобное тому, что было у них с Николь де Ружмон? Ему вдруг стало жаль отца, он стареет, и скоро все эти удовольствия будут ему недоступны. Отмстив про себя, что его мать выглядит гораздо лучше, чем в последнее время, Хэймон задался вопросом, а известно ли ей что-нибудь о тех милых, кокетливых и слегка порочных любовных забавах, которыми так любят наслаждаться они с Николь? Но больше всего его занимало замужество сестры, неужели она действительно готова смириться с жизнью с сумасшедшим мужем, с жизнью, лишенной страсти и огня? Подали вторую перемену: кашу из сливок, пшеницы и яиц, молочно го поросенка, павлина в ярком оперении, журавля, выпь и ломбардские кексы – крошечные пирожки со специями.