Успехи Мыслящих
Шрифт:
Так сказал водитель, подумал Игорек. Кто как себя повел, слушая шоферскую речь, доподлинно неизвестно, а вот мелкотравчатые старики и старухи, замерев на своих местах, не мигая, с беспредельной неопределенностью смотрели на забредившего труженика дорог и перепутий, и это безусловный факт.
Наш герой, а он, напомним, ринулся устраивать прорыв, не сдавался, да оно и не годилось складывать оружие в борьбе за надобность и возможность совершить мучительный выбор. К тому же ему представлялось, что самый выбор уже сделан. Жребий брошен; и это осталось за спиной; а мосты сожжены. Он решил стремиться к утвердившемуся перед ним идеалу, стремиться самозабвенно и неистово, не оставляя избранной стези ни на одно мгновение
Наступил тихий и теплый вечер. Приметив на погруженной в сумрак и первый сон улице дикие огни клуба, водитель испустил восторженный вопль: о-о-о! Странно взбодрился тут же и один из немногочисленных пассажиров. Этот последний обладал замечательным свойством, пузатый и добродушный на вид, этакий веселый красномордый дядька, он с фамильярностью человека широкой души вступал в общение с какого угодно рода публикой и всякая аудитория едва ли не тотчас же начинала воображать его своим в доску парнем. Он даже и жил как бы всеобщей, на всех хватающей жизнью. Он мгновенно открыл для себя завлекающие возможности существования в какой-то фантастической, словно бы нарочитой тьме ярко сияющего клуба и захотел непременно побывать в этом заведении, и патетически восклицал он что-то, и хлопал себя по ляжкам и ягодицам, и с подростковой прытью выпрыгивал из автобуса, и Игорек, неожиданно обретший неумеренную покладистость, покорно поплелся за этим удивительным человеком.
На темной тропе, когда они так шли, эти двое, вдруг кто-то крепко ударил Игорька в затылок. Разноцветные пятна калейдоскопно закрутились в его голове, повествуя о призрачном, словно бы и вовсе не реальном, но неуместно веселом и определенно превосходящем его густые и в известном смысле тяжеловесные умственные построения этого вечера. Он упал на землю, стал, умываясь кровью и слезами, барахтаться в чем-то рыхлом и влажном, как бы в грязи. И с некоторой отвлеченностью сознавал: припечатали меня...
***
– Мог ли почтенный поэт и прозаик Кузмин быть песьеголовым распространителем брюшного тифа?
– важно, с сошедшимися грозно на переносице бровями, осведомился Тимофей Константинович у своей засидевшейся гостьи. Одновременно он с робостью, несколько для него странной и как бы косвенной, не вполне с ним происходящей, проделал движения, похожие на плавательные, - видимо, в этом находил опору, схватившись с навалившейся на него заботой освоения каких-то неожиданных и поразительных, едва ли не фантастических помышлений.
Невозможно установить, кому вздумалось ударить отправившегося пожить клубной жизнью Игорька, трудно понять, почему интерес величавого старца к знаменитому писателю вылился в абсурдный вопрос. Даже в столь простой истории, как эта, остаются свои загадки и пробелы. Нельзя исключать и вероятие искажений, искусного наведения порчи и даже, можно сказать, прямых инсинуаций, возникших по причинам нам непонятным, а то и вообще ускользнувшим от нашего внимания. Впрочем, это фон истории, которого мы предпочитаем не касаться, находя в нем слишком мало реального. С другой стороны, спору нет, закравшиеся в сознание, навстречу никогда, кажется, не остывающей у него пытливости, поэт и брюшной тиф, в каком бы они там виде ни предстали и какую цель при этом ни преследовали, сложились для ощущений, впечатлений и умозаключений неуемного старика в безусловную реальность.
С прощупывающей вечерней прохладой веранды, где уже дико заметались темнокрылые мотыльки, Тимофей Константинович и его гостья, продолжая беседовать, перешли в просторную и прекрасно освещенную комнату. Живо откликалась на поставленный вопрос женщина; ей и в
– Почему не мог?
– вполне мог, как и всякий из нас, грешных. Но если речь идет о настоящей литературе, то быть с песьей головенкой Кузмину, как, впрочем, и любому мало-мальски одаренному человеку на его месте, не где-то между "Вешними водами" Тургенева и очередным фильмом Вуди-Буди... а так, именно так, и не удивляйтесь! я называю пользующегося незаслуженной славой режиссера... О нет, не в указанной нише, что бы там ни писали в иных аннотациях, не в ней, ибо это, согласитесь, ниша слишком уж широкая и... как бы это выразить... неопределенная, что ли... Представим себе на минуточку, что она и впрямь существует, а? А ведь надо еще хорошенько поостеречься, не ступить, словно в кучу дерьма, в окололитературную возню. И что, говоря вообще, нам помешает сунуть в нее любого мало-мальски понаторевшего в грамоте и взявшегося за перо господина? То есть в нишу, а некоторым образом и в возню... Но давайте по существу. Есть ниша Тургенева, а куда деваться бедному Вуди-Буди, это, как говорится, не наша забота.
– А Боса-Боса?
– пробормотал уже в некоторой оторопи хозяин. С туповатой сонливостью хлопал веками. Он думал о "танце" гостьи, все ощутимее находя его глупым и даже неприличным, и о том, как сам он этаким несмышленым и малодушным младенцем совершал - Бог знает где!
– плавательные телодвижения. У нас уже театр мимики и жеста, а прелестная нить беседы безрассудно утрачена, пришел старик к печальному выводу.
Гостья продолжала, не замечая печали собеседника и его попыток определиться в том состоянии дел, к которому они после долгих и теперь казавшихся совершенно бесплодными усилий пришли:
– И когда б возник на горизонте старик Державин или вмешался Достоевский... Проигрался в пух и прах Федор Михайлович, остался без штанов, вынужден судорожно писать очередной великий роман и вдруг видит перед собой не Тургенева, его гением превращенного в одного из персонажей "Бесов", а совершенно неизвестного ему Кузмина... Так? Так! И что обязывало бы его думать, что это во всех отношениях превосходный человек, а не типичный разносчик заразы или, к примеру сказать, поджигатель? Ровным счетом ничего, а мысли, как заметил Розанов, бывают разные. Главное, уметь их живо и памятно изложить на бумаге. Вот в чем дело.
– Есть у медали и другая сторона, - поднял руку Тимофей Константинович, и стрелой вылетел из нее, сжатой в кулак, образованный соседствующими пальцами пучок - заграничного вида буква, подразумевающая некое торжество, упоение победой.
Женщина усмехнулась, не понимая, с чего бы торжествовать явно приунывшему старику.
– Увы, - жаловался он, - не только взрослая и закабаленная специализацией, регламентацией и прочими социальными гадостями, но и вообще всякая наша жизнь теперь не так ярка и самобытна, как, скажем, у Клеопатры и Ланселота Озерного. Зададимся вопросом: хоть на что-то годен наш нынешний стиль? Вопрос не в том, достоин ли Грааль усилий, затраченных на его поиски, а в его, вопроса, собственной глубине, в его широком, далеко не всякому дающемся на зуб формате. И потому мы спрашиваем: да не проигрываем ли мы каждым прожитым днем эпохам знаменитых диктаторов и конквистадоров?