Успешное покорение мира [сборник рассказов]
Шрифт:
Джозефина умолкла. Проследив за направлением ее взгляда, он заметил у входа миссис Макрэй с племянником.
— Я пошел, — заторопился он. — Ты не согласишься завтра со мной пообедать, когда приедешь в Чикаго? Сходим с тобой в один немецкий ресторанчик, там отменная кухня.
Она заколебалась: миссис Макрэй была уже совсем близко, и ее физиономия все шире расплывалась от притворной радости.
— Хорошо.
Быстро черкнув записку, он сунул ее Джозефине. Потом неуклюже поднялся со скамейки, зашагал по проходу и удостоился мимолетного, но любопытного взгляда миссис Макрэй, когда протискивался мимо.
II
Устроить это было несложно.
Джон Бойнтон Бейли с несколько отсутствующим, но покровительственным видом встречал ее у входа, и Джозефина успокоилась.
Он сказал:
— Это место не для нас. Раньше мне казалось, тут неплохо, а сейчас заглянул — конюшня. Пошли в какой-нибудь отель.
Джозефина без возражений повернулась в направлении отеля, где часто устраивались чаепития с танцами, но ее спутник замотал головой:
— Там будет слишком много твоих знакомых. Пошли в старый «Ла-Гранж».
Старый отель «Ла-Гранж», некогда гордость Среднего Запада, теперь облюбовали заезжие провинциалы и коммивояжеры. В холле мелькали женщины двух типов: особы с глазами-буравчиками — видимо, продавщицы из торгового центра — и неухоженные молодки на сносях с берегов Миссисипи. Большим спросом пользовались плевательницы; у стойки толпились мужчины, которые в ожидании телефонных звонков карикатурно посасывали сигары.
В необъятном ресторане Джон Бейли с Джозефиной заказали грейпфруты, клубные сэндвичи и картофель фри. Поставив локти на стол, Джозефина смотрела на своего спутника в упор, словно говоря: «Что ж, я пока в твоем распоряжении — не теряйся».
— Никогда не встречал такой красивой девушки, — начал он. — Конечно, ты увязла в этом светском болоте, но тут уж ничего не попишешь. Вот что я тебе скажу, причем без всякой рисовки: когда при мне люди кичатся своим положением в обществе, статусом и так далее, меня просто разбирает смех. Я-то, между прочим, прямой потомок Карла Великого. Что ты на это скажешь?
Джозефина вспыхнула — ей стало за него неловко; он и сам немного смутился и решил уточнить:
— Но главное — это сам человек, а не его предки. Я, например, хочу стать лучшим в мире писателем — и точка.
— Люблю хорошие книги, — потрафила ему Джозефина.
— Мне близок театр. Я написал пьесу, которую можно раскрутить, если только антрепренеры соизволят ее прочесть. Задумок у меня масса: бывает, иду по улице и прямо готов взлететь над городом, как аэростат. — Внезапно уголки его рта поползли вниз. — Я потому так разболтался, что предъявить пока нечего.
— Мистер Бейли, выдающийся драматург. Пришлете мне билеты на вашу премьеру?
— Конечно, — рассеянно сказал он, — только к тому времени ты выйдешь замуж за какого-нибудь хлыща из Йеля или Гарварда, у которого пара сотен галстуков и шикарный автомобиль, и превратишься в обывательницу, как все остальные.
— Наверное, я и сейчас… но поэзию просто обожаю. Ты читал «Смерть Артура»? [63]
— В Чи сейчас пишется больше хороших стихов, чем создано за все прошлое столетие. Есть, к примеру, такой Карл Сэндберг [64] — талантом не уступает Шекспиру.
63
«Смерть Артура» (The Passing of Arthur) — написанная
64
Карл Сэндберг (1878–1976) — видный американский поэт, продолжатель традиции Уолта Уитмена.
Джозефина не слушала и только наблюдала за ним. Его чувственное лицо светилось тем же удивительным светом, что и при первой их встрече.
— Поэзия и музыка влекут меня больше всего на свете, — сказала она. — В них есть чудо.
Он поверил ей, потому что знал: она говорит о влечении к нему. Джозефина сочла, что он отмечен печатью незаурядности, — в этом слове для нее содержался определенный, реальный смысл. Наделенность особой, неповторимой страстью к жизни. У нее не возникало сомнений, что она сама кое в чем превосходила порицавших ее девочек (хотя зачастую путала свое превосходство с тем пиететом, которое оно внушало другим), и суждения толпы ее не трогали. Достоинства, которые некогда виделись ей в романтических признаниях Тревиса де Коппета на уроках бальных танцев, теперь угадывались в Джоне Бейли, невзирая на его настырность и снобизм. У нее возникло желание увидеть мир его глазами — не зря же он так безоглядно погружался в жизнь. Характер Джозефины сформировался рано, и жила она запоем (если так можно сказать о девушке со свежим личиком, что сродни влажной розе), а потому с некоторых пор мужчины заметно ее разочаровали. Сильные оказывались занудами, умные — тихонями, но в конечном счете все они роковым образом воспринимали Джозефину одинаково, причем недостаток темперамента затуманивал их индивидуальность.
Поданные клубные сэндвичи на некоторое время завладели их вниманием; где-то под потолком, как было принято лет двадцать назад, зашевелился оркестр. Деликатно жуя, Джозефина осмотрелась: из-за столика напротив поднимались двое; она вздрогнула и чуть не подавилась. Женщина была, как принято говорить, пергидрольной блондинкой; на розовощекой детской физиономии выделялись густо подведенные кукольные глазки. Когда она шла за своим спутником к выходу, ее аляповатое платье оставляло позади почти осязаемый, приторный парфюмерный шлейф. Спутником ее был отец Джозефины.
— Картошку не будешь доедать? — через минуту спросил Джон.
— Очень вкусно, — выдавила она.
Ее отец, дорогой сердцу идеал… видный, обаятельный Герберт Перри. Мамина любовь — выходя на веранду летними вечерами, Джозефина видела, как они покачиваются на мягкой подвесной скамье: отец лежит, положив голову маме на колени, а она приглаживает ему волосы. Родительский брак внушал ей надежду на счастье, которая делала хоть сколько-то осмысленными ее неугомонные искания.
Увидеть его в таком месте, вне зоны досягаемости знакомых, да еще с такой мымрой! Мальчишки — совсем другое дело: Джозефина с воодушевлением слушала их беззастенчивые россказни о победах среди низших слоев, но чтобы ее отец, взрослый человек, позволил себе нечто подобное… Ее бросило в дрожь; блестящая слезинка сползла по щеке и упала на жареный картофель.
— Да, с радостью туда съезжу, — услышала она свой голос.
— Конечно, люди там очень серьезные, — напористо говорил он. — Похоже, они в своем театрике будут ставить мою пьесу. А если передумают, я кое-кому из них челюсть сверну, чтобы научились ценить великую литературу.
В такси Джозефина попыталась выбросить из головы все, что увидела в ресторане. Родительский дом, тихое пристанище, откуда совершались ее эскапады, буквально лежал в руинах, и она страшилась туда возвращаться. Кошмар, кошмар, кошмар!