Успокой моё сердце
Шрифт:
– Эй… - я придушенно бормочу, нахмурившись. Смотрю прямо в полыхающие малахитовые глаза, ища там хоть какой-то ответ. Хотя бы какое-то, даже самое неверное, самое глупое объяснение. – В чем дело, мой хороший?
Обращаюсь к нему так же, как к Джерри. Гляжу почти так же…
Не могу понять. Он же был веселым ещё два часа назад! Улыбался, шутил и хохотал от души, развлекал Джерома как мог и чем мог… Усомниться в его хорошем настроении было невозможно, и я была уверена, что таким хотя бы до завтра оно и останется! Даже когда
…Похоже, «хороший» служит для него последней каплей.
Рвано вздохнув, мужчина с невероятной силой прижимает меня к себе. Буквально душит в объятьях.
Зарывается лицом в волосы, посылая по коже тысячу крохотных иголочек, больно отзывающихся в самых разных уголках тела.
– Я не сумасшедший, - отчаянно шепчет он, яростно желая доказать мне это. Затаивает дыхание, подавляя всхлип, - я не схожу с ума, Белла…
– Конечно нет, - благо ответить удается без промедления, хотя слова Эдварда и вводят в самый настоящий ступор, - что за глупости?
– Я не выдумываю…
– Не выдумываешь, - эхом отзываюсь, осторожно разжимая его кулаки. Не вижу, есть ли на повязках кровь, но судя по оставшейся сухой поверхности – нет. Успела.
«Три-четыре дня, если не будете сжимать слишком сильно», - постараемся, доктор.
– Она правда… я правда… - Эдвард запинается в словах, тратя лишние секунды на частые вдохи. Проводит по моим волосам плотно сжатыми губами, зажмуриваясь со всей возможной силой.
– Ш-ш-ш, - пока ещё не понимаю, в чем дело, но так дальше явно продолжаться не может, - постарайся успокоиться. Все хорошо.
– Не хорошо!
– мужчина почти выкрикивает эту фразу, сжав меня крепче, - ничуть, твою мать, не хорошо!
Оставляя в покое его ладони, обвиваю руками калленовскую шею. Глажу затылок мужчины, перебирая пальцами бронзовые волосы.
Молчу. Прикрыв глаза, слушаю его угасающие всхлипы.
Когда дышать становиться проще, Эдвард снова начинает говорить:
– Он считает меня сумасшедшим… считает, что я сам выдумываю боль.
– Кто считает? – недоуменно переспрашиваю я.
– Флинн, - ответ ещё хуже вопроса. Мои глаза сами собой распахиваются.
– Флинн?.. – не верю. Не могу поверить, что доктор такое сказал. Это в принципе невозможно. – Выдумываешь?..
– Лежу и выдумываю, - Каллен отрывисто кивает, со свистов втянув воздух - и ничего другого, в сущности, не происходит…
Замолкает. Дышит неровно и часто, словно задыхается…
– Ты тоже так думаешь? – вопрос - как ушат холодной воды. Застываю под его ледяными струями, поспешно расшифровывая значение.
Вот черт…
– Эдвард… я никогда такого не говорила, - мотаю головой, найдя, наконец, возможность сказать что-то вразумительное на его фразу.
– Ну что ты!
Низко опуская голову, съеживаясь, он почти равняется ростом со мной. Кусая губы, повторяет, часто моргая:
–
– Не сходишь, - уверенно соглашаюсь, робко поцеловав его в щеку; кожа соленая, - конечно нет. Конечно. Я знаю, что тебе больно. Я видела. Я понимаю, мой хороший.
Упираясь лбом в мое плечо, Эдвард шепчет плохо разделимый на слова поток благодарностей. Пытается не сбиться, но то и дело запинается на очередном всхлипе.
Во второй раз вижу его плачущим. И второй раз сердце зажимается от беспомощности. Не имею ни малейшего представления, как выразить свое сочувствие словами. Как показать, что никому, ни за что, ни при каких условиях не дам его в обиду. Будь то Флинн или белобрысый Джаспер – мне все равно.
– Может быть, ты неправильно его понял?
– Правильно, - не соглашается Каллен, - «наркота не нужна»… «наркота не помогает»… наркота…
– Он считает, можно справиться без неё? – не удерживаюсь от наболевшего вопроса.
«От наркотиков надо избавиться», - вот, что я слышала. И эту фразу доктор адресовал непосредственно мне после того, как о чем-то поговорил с мужчиной… Выходит, действительно, все правда? Это возможно?
– Он может считать, как угодно. Терпеть мне… - Каллен давится воздухом, до хруста стиснув зубы.
– Ты в любом случае справишься, - уверяю я, кончиками пальцев осторожно стерев сбежавшие к скулам слезы, - ты очень сильный.
– Не справлюсь, - ответ обжалованию и возражению не подлежит.
– Эдвард, - обнимаю его крепче, глубоко вздыхая, - справишься. Ты прекрасно это знаешь и сам.
– Я не смогу больше… - вздрагивает, согнувшись, словно от удара, - это….
– Я знаю, что это больно, - сдаюсь, договаривая за него, кусая губы, - и мне очень жаль, что тебе приходится это испытывать. Но тебе обязательно станет легче. Я обещаю.
Господи, господи… что же я делаю? Что обещаю?
Вместо ответа он отстраняется.
Резко, мгновенно, донельзя внезапно.
Судорожно вздыхает, глядя на меня сверху вниз, но таким пронзающим, необыкновенным взглядом, что наше местоположение за секунду в корне меняется. Все наоборот.
– Нет.
В малахитах блестят слезы. Ещё одна мокрая дорожка, скользнувшая по коже, светится при лунном свете.
Эдвард даже не пытается её скрыть. Он тоже отказывается от меня прятаться.
– Мы все сделаем вместе, - говорю я, привлекая его обратно к себе. Приподнявшись на цыпочках, чмокаю в подбородок. Глажу плечи и спину. Пытаюсь придать уверенности словами.
– Я помогу тебе. И Джером тоже.
– Не втягивай его…
– Мы не позволим, чтобы нашему папочке было больно, - договариваю, отказываясь исправляться.
Мужчина зажмуривается. Приникает ко мне, как ребенок. Слез становится больше.
– Все будет в порядке, все, - шепчу я, не унимаясь. Повторяю, будто бы и не знаю других слов вовсе. Но не хочу останавливаться.