Устал рождаться и умирать
Шрифт:
— Где вы Чуньмяо прячете? — ледяным тоном осведомился я.
— Пошёл ты! — Его злобный крик поглотила обитая кожей дверь.
Я шёл по главной улице Симэньтуни, и в глазах стояли слёзы. На западе сияло солнце, мир играл всеми цветами радуги. За мной увязались двое подростков и пара собак. Я шагал широко, дети за мной не поспевали. То ли посмотреть на мои слёзы хотели, то ли поглазеть на уродливую синюю половину лица. Обогнали бегом, а потом, уставясь на меня, пошли назад.
Проходя мимо усадьбы Симэнь, я даже не взглянул в ту сторону, хотя понимал, что из-за меня родителям долго не протянуть, что я непочтительный сын. Но я и тут не отступил.
На большом мосту дорогу мне преградил Хун Тайюэ. Уже хорошо нагрузившийся, он не вышел — выпал из ресторанчика у моста. Крепкой, как клещи, рукой схватил меня за грудки и заорал:
— Цзефан, сукин сын!
Из ресторанчика выскочили двое и оттащили его от меня. Из-за застилавших глаза слёз я так и не понял, кто это был.
Я взошёл на мост. Река блистала золотистым светом, словно великая дорога. За спиной раздался громкий вопль Хун Тайюэ:
— Верни мосол, сукин сын!
ГЛАВА 49
Хэцзо чистит нужник в грозу. Избитый Цзефан делает выбор
Под воздействием девятибалльного тайфуна в тот вечер обрушился небывалый ливень. В пасмурную дождливую погоду настроение у меня обычно вялое, сонное, но в тот вечер сна не было ни в одном глазу. И слух, и обоняние предельно обострились; зрение из-за голубовато-белых молний чуть затуманилось, но это не мешало видеть каждую капельку на траве во всех уголках двора и при ярких вспышках замечать цикад, дрожащих от холода под листьями утуна.
Дождь лил не переставая с семи до девяти и не думал прекращаться. В сполохах молний было видно, как потоки воды летят с выступа крыши. Сильные струи били из шестисантиметровых пластиковых трубок, которые служили водосливом с плоской крыши пристройки, и, выгнувшись арками, падали на бетонную дорожку. Подземные сточные канавки по бокам быстро забились, затопило и дорожку, и ступеньки у ворот. В воде барахталась семейка ежей, обитавших в поленнице у стены; похоже, их жизнь была в опасности.
Я хотел лаем предупредить твою жену, но не успел я это сделать, как под стрехой крыши зажёгся фонарь и осветил весь двор. Она выскользнула из полуотворённой двери: соломенная шляпа, белая пластиковая накидка на плечах, шорты, открывающие тощие ноги, пластиковые сандалии со рваными ремешками. Шляпу тут же сбил набок водопад с крыши, а порыв ветра и вовсе её сорвал. Голова у твоей жены мгновенно намокла. Она забежала в западную пристройку, схватила железную лопату с кучи угля за моей спиной и выскочила под дождь.
Она ковыляла по двору, вода уже доходила ей до колен. Вспыхнувшая молния затмила жёлтый свет фонаря, высветив ставшее зеленовато-бледным лицо с налипшими прядями волос. Жуткое зрелище.
Таща за собой лопату, она зашла в узкий проход к югу от ворот, и оттуда послышались громкие удары. Я знал, что там полно грязи — гнилые листья, пластиковые пакеты, занесённые ветром, помёт бродячих котов. Потом донеслось журчание, и уровень воды во дворе стал быстро снижаться. Канавки прочистились. Но твоя жена не выходила, лопата скрежетала по кирпичу и плитке, она и воду ею загребала. Запах твоей жены наполнял там всё узкое пространство. Вот уж поистине женщина умеет преодолевать трудности — трудяга, не неженка какая-нибудь.
Вода во дворе устремилась в канавки, неся с собой всё, что в ней плавало. Там был и красный пластмассовый утёнок, и умеющая закрывать глаза пластмассовая кукла. И то, и другое якобы в качестве приза подарила твоему сыну Пан Чуньмяо, когда мы с ним ходили в магазин Синьхуа смотреть комиксы. За ними поплыла и соломенная шляпа, но на уже показавшейся из воды дорожке застряла. На дорожку полегли ветви смытого куста китайской розы, и придавленные краем шляпы полураскрывшиеся бутоны составили оригинальную картину.
Наконец из прохода показалась твоя жена. Накидка ещё повязана вокруг шеи, но промокла насквозь. В свете молний лицо казалось ещё бледнее, а ноги ещё тоньше. С лопатой, сгорбленная, она походила на женщину-призрака из сказок. Но лицо светилось явным удовлетворением. Подняла шляпу, встряхнула её пару раз, но не надела, а повесила на гвоздь на стене восточной пристройки. Потом подняла упавший розовый куст. При этом, похоже, укололась и сунула палец в рот. Дождь чуть ослаб, она подняла лицо к небу, и капли застучали по нему, как по старинному блюдцу голубого фарфора с узорами. Лей, лей давай, лей сильней. Она скинула накидку, открыв хлипкие костлявые формы. Высохшая грудь, два финика сосков на рёбрах. Враскачку побрела в юго-западный угол двора, к нужнику.
Вот почему всякий раз, когда начинался дождь, на лице твоей жены появлялось довольное выражение. Стоя у нужника и орудуя черпаком на длинной ручке, она вываливала всё под дождь, и потоки воды смывали это добро в сточную канаву. Как и твоя жена, я тоже надеялся, что дождь припустит посильнее и начисто вымоет наш нужник, наш двор, очистит этот загаженный город.
Черпак уже скрежетал по днищу нужника, и я понял, что труды твоей жены подходят к концу. Отложив черпак, она взялась за полулысую бамбуковую метлу. С треском протёрла стенки, потом ещё раз прошлась черпаком, и в рассветной полутьме я словно увидел там лужицу чистой воды. В это время у входа в дом раздался крик твоего сына:
— Мама, хватит уже, давай домой!
Твоя жена будто не слышала. Орудуя лысой метлой, она прочистила бетонный желобок, ведущий из нужника в сточную канаву. Работу ей облегчила вода, собравшаяся со двора.
В голосе твоего сына слышались слёзы, но она не обращала на него внимания. Как я уже говорил, этот мальчик родителей любит. Чтобы матери было легче, он, как и я, если уж совсем не припирало, дома большую нужду не справлял. Ты, наверное, видел, как мы с ним, бывало, мчимся по переулку Таньхуа. Не то чтобы он боялся опоздать — торопился не в класс, а в школьный туалет. Тут хочу вставить рассказ ещё об одном случае, чтобы тебя, подлеца, совесть помучала. Однажды у твоего сына была температура и болел живот. Чтобы не доставлять лишних хлопот матери, он решил потерпеть и добежать до школы. Но стало невмоготу, и он присел за кустом сирени у салона красоты «Обаяние». Оттуда выскочила женщина, которая красила там волосы, и схватила его за красный галстук, да так, что у него глаза закатились. Эта наглая и невоспитанная баба была в любовницах у замначальника городской уголовной полиции Бай Шицяо, и никто в городе не смел с ней связываться. Отборная ругань, которой она крыла твоего сына, никак не вязалась с исходившими от неё ароматами. Это привлекло немало зевак, которые тоже принялись ругать его. Твой сын, весь в слезах, беспрестанно извинялся: «Тётя, я неправ, тётя, я неправ». Но та не унималась и предложила на выбор: или она отводит его в школу и передаёт учителям, чтобы они с этим разобрались, или он съедает всё, что наделал. Подошёл старый продавец золотых рыбок с лопатой и хотел убрать за ним, но эта баба обругала и его, и старик молча отступил. В этот решающий момент, Лань Цзефан, я, Четвёрочка, проявил высшую собачью преданность хозяину. Я задержал дыхание и проглотил всё наделанное им. Пресловутое «собаку не отучишь есть дерьмо» — полная чушь. Ну как может такой, живущий как сыр в масле, такой почитаемый и такой разумный пёс, как я… Но я пересилил отвращение и всё проглотил. Потом отбежал к сельскому рынку — там рядом был водопроводный кран, его никто не удосуживался починить и из него сутки напролёт с журчанием текла вода — и стал полоскать рот, подставляя под струю горло. Вернувшись к твоему сыну, я ненавидящим взглядом уставился на эту женщину, на её сплюснутое лицо под толстым слоем пудры и кроваво-красный, как рана, рот. Шерсть у меня на загривке встала дыбом, из горла вырвался громоподобный рык. Та отпустила галстук твоего сына и стала медленно пятиться. Дойдя до дверей салона, с пронзительным воплем влетела в него и захлопнула за собой дверь. Твой сын обнял меня за голову и захныкал. В тот день мы шли очень медленно. И не оборачивались, хотя чувствовали на себе немало взглядов.