Устал рождаться и умирать

Янь Мо

Раскрыв зонт, твой сын подбежал к твоей жене и закрыл её от дождя.

— Мама, — всхлипывал он. — Шла бы ты домой, вон промокла как, ни на что не похожа…

— Что ты плачешь, глупенький? Вон как льёт, просто не нарадуешься! — И она отвела зонт к голове сына. — И ведь как долго такого ливня не было, с тех самых пор, как мы сюда перебрались. Красота, никогда двор не был таким чистым. — Она указала на нужник, на сияющую черепицу крыши, на извивающуюся змейкой дорожку, на иссиня-чёрные листья утуна и возбуждённо продолжала: — Не только у нас чисто, но и во всех дворах города. Не будь такого славного ливня, весь город провонял бы и сгнил.

Я лаем продемонстрировал, что одобряю её мнение.

— Вот, слышишь, не только мама, но даже наш пёс этому ливню рад.

И она

пихнула сына к дому. Мы с ним — один, стоя у входа в дом, другой, присев у входа в пристройку, — смотрели, как она моется посередине дорожки. Фонарь под стрехой она велела погасить, двор погрузился во тьму, и лишь частые отблески молний освещали её тело. Она намылила тело и голову раскисшим под дождём зелёным мылом и стала тереть. Пены было много, голова стала большой, по двору разнёсся приятный аромат. Капли падали всё реже, ослабел и шум дождя, на улице журчали потоки, вслед за молнией прокатился рокот грома. Подул лёгкий ветерок, с утунов закапало. Твоя жена сполоснулась водой из ведра, стоявшего у колодца, и умывального таза. Молнии выхватывали её изуродованный зад и густые чёрные волосы.

Наконец она вошла в дом. Я учуял запах полотенца, которым она вытиралась. Потом открылся платяной шкаф, из которого пахнуло нафталином. Наконец можно перевести дух. Хозяйка в своём гнёздышке, спокойной ночи.

Старинные настенные часы в доме соседа пробили двенадцать раз — ровно полночь. Вода шумела и за воротами в широком переулке Тяньхуа, на других улицах и переулках. В городе, где почти не было водоотводных сооружений, возвели немало современных зданий, и такой сильный ливень, несомненно, стал стихийным бедствием. Как потом выяснилось, он вычистил нужники и дворы лишь тех, кто жил повыше, а многих жителей болотистых низин залило стоками с нечистотами и мусором, и они оказались в беде. Немалому числу одноклассников твоего сына пришлось провести эту долгую ночь, сидя на корточках на столе. Наводнение отступило, но даже Народный проспект, лицо города, покрывали ил и грязь, там валялись раздувшиеся и смердящие дохлые кошки, крысы и другие мелкие животные. В новостях по уездному телевидению три дня подряд показывали кадры с Пан Канмэй, только что назначенной секретарём уездного парткома. В резиновых сапогах, с закатанными штанинами и лопатой в руках она выводила членов уездного парткома и чиновников управы на улицы убирать мусор.

Через какое-то время после того, как часы пробили полночь, я учуял чрезвычайно знакомый запах со стороны улицы Лиминь. К нему примешивался запах джипа, у которого сильно подтекало масло; слышно было, как машина идёт по грязной воде, окатывая всё вокруг брызгами, и как натужно завывает двигатель. Запах и звуки постепенно приближались, с южного шоссе машина повернула в переулок Тяньхуа и остановилась у ваших ворот. Ну и моих, конечно.

Не дожидаясь стука, я разразился яростным лаем, пересёк двор, почти не касаясь лапами земли, и подлетел к воротам. Из-под арки в темноту беззвёздного неба вспорхнул спугнутый мной десяток летучих мышей. Другие два запаха, кроме твоего, незнакомы. Да и стук в ворота звучал как-то нереально и устрашающе.

Под стрехой зажёгся фонарь. Накинув что-то, во двор вышла твоя жена.

— Кто там? — громко спросила она.

За воротами не ответили и продолжали упрямо стучать. Я опёрся на ворота передними лапами и бешено лаял на пришельцев. Твой запах был ясно различим, но я лаял из-за тревожащего отвратительного запаха вокруг тебя — было впечатление, что двое волков тащат овцу. Запахнувшись, твоя жена подошла под арку и включила лампочку. На стене устроилась компания жирных гекконов, а над головой со шва бетонной балки свешивалась пара оставшихся летучих мышей.

— Кто там? — снова спросила твоя жена.

— Открывай и увидишь, — приглушённо донеслось из-за ворот.

— Заполночь уже. Откуда мне знать, кто вы такие?

— Начальника уезда Ланя избили. А мы его привезли!

После минутного колебания твоя жена отодвинула засов и приоткрыла ворота. Через щель стало видно твоё, Лань Цзефан, страшное лицо и спутавшиеся волосы. Испуганно вскрикнув, твоя жена распахнула ворота. Двое рванувшихся навстречу незнакомцев

втащили тебя в ворота и швырнули как дохлую свинью. Под тяжестью твоего тела твоя беззащитная жена повалилась на землю. Сделав своё дело, незнакомцы одним прыжком скатились по ступенькам. Я молнией бросился вслед и вцепился когтями в спину одного из них. Их было трое, все в чёрных дождевиках и тёмных очках. Двое рванулись к машине, а один ждал на месте водителя. Двигатель не глушили, и на меня обрушилась смесь бензиновых паров и выхлопных газов. Лапы скользнули по намокшему дождевику, и этот тип рванулся на середину улицы к джипу. А я, упустив добычу, шлёпнулся в воду. Воды по брюхо, двигаться тяжело, но я отчаянно метнулся к другому. Тот как раз садился в машину, и волочащийся дождевик защищал ему зад, поэтому я вцепился зубами в икру. Он с воплем захлопнул дверцу, зажав полу дождевика, а я получил дверцей по носу. Его сообщник запрыгнул в машину с другой стороны, и джип рванул с места, подняв целый фонтан брызг. Я немного пробежал вслед, но догнать их было просто невозможно. Какое бежать — плыть приходилось в этой грязи.

С трудом выгребая против течения, я добрался до ступенек у ворот. Там с силой стряхнул с себя грязную воду и нечистоты. Судя по оставшимся на стене следам, уровень воды значительно упал. Час назад, когда твоя жена энергично драила нужник, здесь, видимо, катился мутный бурлящий поток, и, появись тогда джип с этими тремя злодеями, он бы просто утонул. Откуда, интересно, они приехали? И куда умчались? Стоя у ворот, я изо всех сил старался принюхаться, но так и не смог определить, где они. Из-за дождя и бурлящих потоков все запахи слились в какую-то невообразимо гадкую мешанину, и даже я, с моим выдающимся нюхом, вынужден был признать своё бессилие.

Вернувшись во двор, я увидел, что твоя жена просунула голову тебе слева под мышку и твоя левая рука повисла у неё на груди как увядшая люфа. Правой рукой она обхватила тебя за талию, а ты склонил голову ей на висок. Казалось, она вот-вот рухнет под твоей тяжестью, но она держалась и изо всех сил пыталась двигать тебя вперёд. На ногах ты всё же держался и, хоть неуклюже, но двигался. Значит, жив, и не только жив, но и, можно сказать, в здравом уме.

Я помог хозяйке закрыть ворота и стал кружить по двору, чтобы развеять подавленное настроение. Раздался громкий крик «Папа!» Это в одних трусах и майке выбежал твой сын. Всхлипывая, он, как и мать, подлез к тебе под мышку, только справа, уменьшив нагрузку ей и придав твоему телу равновесие. Так вы втроём и проделали этот путь примерно в тридцать шагов до кровати твоей жены, такой трудный и мучительный, что казалось, вы шли целую вечность.

Я забыл, что я — вымазанный в уличной грязи пёс, я ощущал себя человеком, связанным с вами общей судьбой, и, выражая поскуливанием свои переживания, последовал за вами в спальню твоей жены. Ты был весь в крови и грязи, одежда разодрана, словно тебя полосовали плетьми. От брюк сильно пахло мочой, без сомнения, ты напустил в штаны, когда тебя избивали. Твоя жена, человек хоть и неприхотливый, была страшная чистюля, и то, что она позволила вот так улечься на её постель, говорило о её чувствах к тебе.

Её не только не смутило, что ты такой грязный лежишь у неё на постели — она и мне, перемазанному в грязи, разрешила усесться у себя в комнате. Твой сын стоял перед тобой на коленях и хныкал:

— Папа, что с тобой? Кто тебя так избил?

Ты открыл глаза, поднял руку и погладил его по голове. В глазах у тебя стояли слёзы.

Твоя жена принесла таз горячей воды, поставила на табуретку рядом с кроватью. По запаху я понял, что она добавила в воду соли. Намочила полотенце и стала стаскивать с тебя одежду. Ты сопротивлялся, пытаясь привстать, бормотал «нет», но она упрямо отвела твои руки и, опустившись на колени перед кроватью, расстёгивала пуговицы. Ты не хотел, чтобы она за тобой ухаживала, но сил сопротивляться не было. Твой сын помогал матери, и вот ты уже лежишь голый на постели жены. Она вытирала тебя смоченным в подсоленной воде полотенцем, роняя тебе на грудь слёзы. Слёзы стояли в глазах твоего сына, в твоих тоже, ты закрыл глаза, но слёзы вытекали из уголков и текли по вискам.