Устав соколиной охоты
Шрифт:
Дьяк Полянский так поглядел на соколов, что им враз стало ясно: ни до какой Сибири они и не дойдут даже… Государь топал толстыми от водянки ногами, плевался, топтал ложные кости, бил соколов пресловутыми подошвами по щекам. От ударов царя Тишайшего Мымрин пришел в ум и сразу составил план. Пав на ковер, он стал кататься и валяться в ногах Алексея Михайловича.
– Не вели казнить, государь, вели говорить! Отец родной! О твоем государевом достатке пеклись! Казне твоей прибытки наметили!
Услыхав про казну, государь перестал драться и прислушался.
– Вор на Москве ищет клад князя Курбского, утеклеца за границу! – торопился спастись Мымрин. – Вору место
– Стой, – сказал государь. – А почто не выдали его в Стрелецкий приказ? Ефимка спросил бы на нем про клад…
– Что ты, государь! А ну как ворина уперся бы и не сказал?
Алексей Михайлович хмыкнул:
– Складно. А велик ли клад?
Мымрин напрягся и подсчитал:
– Куда как велик, государь! Вторую Москву можно построить! Даже две!
Такие богатства понравились Романову. Они были кстати.
– Ну что ж, – сказал он. – Это надо, это хорошо… – Потом снова налился кровью и спросил криком: – А почто костей натаскали? Опять лгать?
– Хотели мы, государь, тебе этот сделать… как его…
– Сюрприз, – подсказал Полянский, знавший иностранное слово.
– Виноваты, государь! – завыл Авдей. – Не губи!
Царь столь же быстро остыл.
– Срамцы, – сказал он. – Хоть бы кости одинакие подобрали. Словом, так: Ванька (Данилка), головой ответишь! Месяц вам сроку даю! Чтобы и клад, и вора представили!
– Да мы бы и нынче представили, кабы не пожар!
– Да, – вспомнил царь. – Узнать заодно, отчего горело.
– Будет учинено, – обещал дьяк.
– Отправить человека с посольством Мясева в Стекольну…
– Будет учинено.
– Отписать на государево имя вотчину Петра Жадовского, что в Дмитровском уезде, буде упрется – принудить…
– Будет учинено.
– Подьячих Ваську Мымрина да Авдейку Петраго-Соловаго за ложный обман и нерадивость плетить, на розыск же вора и клада выдать им, Ваське и Авдейке, полста рублей денег.
– И то будет учинено, государь, – злорадно и в то же время с завистью сказал дьяк, и соколы поняли: плетить будут как надо!
Все распоряжения по Приказу тайных дел отдавались устно.
Глава 6
Город Москва – большой город, от этого в нем много народу. Так этого народу много, что немудрено затеряться человечишке и пропасть на вечные века. И никто не спросит, кто таков был – Фома либо Ерема.
Но вот появились на Москве двое, что смутили покой и торговых людей, и лиходеев.
Приехали, сказывают, с Тобола-реки, продали, сказывают, беззаконно сто возов мягкой рухляди, денег имеют бессчетно и за все платят любекскими ефимками без государевой печати, и таможенные головы их не трогают, потому подкуплены, и те двое собираются купить каменный дом и лавку и учать торговлю скобяным товаром, а пока ходят и прицениваются, а у каждого пудовая зепь ефимков под кафтаном…
Московские шиши-де пробовали всяко до тех ефимков добраться, да без пользы. Те же торговые люди, братья Хитровановы, Нил и Мина, ходят в больших бородах, на глазах же имеют заморские зеленые стекла, чтобы смотреть хозяйским глазом, нельзя ли произвести какого-нибудь обману, часто сидят в кружалах и со срамными девками веселятся гораздо. Неделя как появились, а уж прогремели на весь город превеликим богатством и кабацкими бесчинствами, а будучи за бесчинства уводимы стрельцами, всякий раз возвращались для себя безвредно и бесчинствовали пуще. Умные знающие люди сказывали, что это не
Главным доказательством нелюдской сущности братьев являлось количество поглощаемых ими напитков, которые, как видно, лились через их глотки да прямо в геенну, где огнь не угасает.
…Но сегодня стрелецкий напиток, видно, достал-таки братьев богатеньких: Мина то и дело долбил стол носом, а Нил кричал петухом и грозил устроить новое Смутное время.
– И смущу! – кричал он. – И смущу! И Яна-Казимира посажу!
Когда Нил кричал такие прелестные речи, гунка и теребень кабацкая затыкала уши, чтобы не попасть на спрос. Одна только Дарьица-Егоза не теряла присутствия духа и знай подливала ухажерам своим. Гунка и теребень кабацкая видела, как Дарьица доставала из-за пазухи склянку и сыпала в вино муку не муку, только вино шипело и булькало, но братьям и это было нипочем: поливали пуще прежнего, кидали деньги песельникам и гудошникам.
Наконец торговые люди утомились пить и гулять и собрались на покой. Дарьица увела их в дальние комнаты и уложила, как дерюжку, в уголок.
В питейное же помещение тем временем проскользнул невысокий молодец в красных сапожках, ладный лицом и статью.
– Все, – сказала ему Дарьица. – Уже можно.
Молодец ухмыльнулся и последовал за ней.
– Как войдешь – в углу, – учила Дарьица. – Пьяне вина оба.
Молодец прошел в комнату и задул светец. Потом вытащил гирьку на цепочке и примерился…
…Очнулся молодец, спутанный ремнями по рукам и ногам. Братья Хитровановы тем временем отрывали свои жаркие бороды, снимали с глаз зеленые стекла, вытаскивали подушки, что носили для толщины, а еще вынимали из-за кафтанов большие кожаные фляги, в кои сливали якобы выпитое.
Молодец скрипнул зубами.
– Поскрипи, поскрипи, – сказал высокий купец. – Так ли еще на дыбе косточки скрипеть будут?
Молодец стал лаять своих пленителей. Тогда маленький, Мина Хитрованов, попинал его малость и заставил замолчать.
– Что, Ивашка, охота на дыбу?
Достигли-таки своего соколы-то наши! Выискали они след Ивана Щура и прикинулись богатыми да беспечными купчишками. Правда, на это ушли почти все деньги, выданные государем. Зато битые спины уже начали подживать.
– Ваша взяла, – сказал наконец Иван.
– Знамо дело, не твоя, – ответил Мымрин. – Мы – люди государевы, а ты кто? Шиш, висельник…
– Отпустите – заплачу, сколько скажете. Жалованье-то, поди, не ахти какое?
– Эх, Иван, это ты Никишке Дурному, покойнику, рассказывай про клады, а нам нечего. Вот сдадим тебя сейчас кату Ефимке – и прости-прощай. Многонько ты нам кровушки попортил, ворина.