Устрицы под дождем
Шрифт:
Ей так хотелось кричать это! Чтобы все слышали. И, может быть, услышал бы он…
Но кричать здесь про любовь – значит признать себя сумасшедшей.
Ей надо быть, как все. И тогда однажды она станет лучше всех.
Они хотят сделать ее звездой.
Они говорят, что без денег она не проживет.
Но это значит – предать его.
Значит, говорить, что она не была женщиной, которую любили и которая любила
Признать себя жертвой.
Но – выжить. Она же привыкла выживать.
И разве все остальные не делают то же самое?
Она сможет сколько угодно времени проводить у него на кладбище.
Она никогда не видела, как выглядят кладбища. Наверное, как утренняя постель. Когда сам уже встал, а белье, уже позабывшее человеческое тепло, валяется скомканным и холодным. Но его можно оживить. Стоит только залезть обратно под одеяло и согреть его своим теплом.
Можно ли согреть своим теплом его могилу?
Она сможет.
И она сможет выжить в этом мире, где нет его.
Оля вдруг почувствовала себя совершенно свободной. Потому что свобода – это когда не надо притворяться перед самой собой. А перед остальными – не важно.
Она услышала шум в коридоре.
Почему-то поняла, что происходящее имеет к ней непосредственное отношение.
Открыла дверь.
Заведующая отделением, высокая пожилая женщина с неестественно убранными вверх волосами держала за руку молодую девушку, которая рвалась почему-то в Олину комнату.
– Санитаров! Быстро! – кивнула завотделением нянечке в черной вязаной шапочке.
Я глаза ей выцарапаю! – кричала девушка. – Да кто она такая! Как она смела с моим мужем!
Ангелина Петровна изо всех сил удерживала молодую Володину жену, которая увидела Олю через открытую дверь и начала визжать на все отделение.
– Сучка! Я тебе ноги повырываю! Тварь!
Оля хотела улыбнуться, но передумала.
Вернулась в комнату и закрыла за собой дверь.
В конце коридора показались санитары. Они легко схватили девушку и по знаку Ангелины Петровны на руках отнесли в ее кабинет.
Прибежала медсестра со шприцом.
Володина жена перестала биться, сникла на стуле, опустив голову.
На столе зазвонил телефон.
– Алло,– устало ответила Ангелина Петровна, – да, это я. Кто дал мой телефон? Аркаша? Боже,, что с ним? Что значит прыгнул с моста?! Девушка! – Ангелина
Она повесила трубку. Вскочила. Схватила сумку. Обернулась на девушку. Та махнула рукой.
Ангелина Петровна положила сумку обратно. Взяла девушку за руку.
– Мне надо ехать, – сказала она. – У Аркаши перелом ноги и сломаны ребра. Я провожу тебя в процедурную. Побудешь здесь часа два и поедешь домой. Все образуется.
– Ладно. – Девушка кивнула. – Вы меня извините.
– Ничего. Я все понимаю. Ты, главное, не думай, что жизнь закончилась. Хорошо?
40
Осенью легко быть счастливой. Теплый уютный плед, горячий чай, свежеиспеченный пирожок с капустой. Или с яйцом и зеленью.
А вокруг – десятки добрых и любопытных глаз. Можно быть одновременно добрым и любопытным? Можно совмещать пороки и добродетели? Нельзя, но все так делают.
Или: можно, если ты родился журналистом.
Вспышки фотокамер. Улыбка в один объектив, улыбка в другой.
– Пожалуйста, не снимайте, когда я жую пирог!
– Сколько времени вам не давали еду?
– Вы сказали, что самое страшное – голод, расскажите про ваши ощущения.
– На сколько килограммов вы поправились после вашего побега из заточения?
– Вы упоминали, что ваш похититель праздновал с вами ваши дни рождения. Он приносил вам торт со свечами? Какие чувства вы испытывали?
– Вам приходилось оставаться интересной для вашего похитителя, чтобы он приходил к вам снова и снова и приносил еду? Что конкретно вы делали для этого?
– Восемь лет вы знали про внешний мир только из передач по радио. Какой канал вы слушали? Были ли какие-то предпочтения у вашего похитителя?
– Вы были восьмилетней девочкой, когда вас закрыли в темном сыром подвале. Закрыли на восемь лет. Что помогло выжить? О чем мечтали?
– Какое ваше самое сильное впечатление после того, как оказались на свободе?
Осенью легко быть счастливой. Осенью можно скрыться под цветастым нарядным зонтиком. И на какое-то время стать таким же, как все…