Утерянные победы

фон Манштейн Эрих

Можно предположить, что часть армии смогла бы пробиться к остаткам 4 танковой армии, по меньшей мере, танковые соединения, а также хотя бы часть солдат из пехотных дивизий.

Однако не следует предполагать, что армия сохранилась бы как боеспособное соединение. Для этого сложилась слишком угрожающая обстановка даже в самый ранний момент, когда еще можно было предпринять попытку прорыва. К тому времени, когда спасенные части 6 армии, может быть, достигли бы 4 танковой армии, все блокирующие силы неприятеля были бы свободны. Но этим самым, по всей вероятности, была бы решена судьба всего южного крыла, включая группу армий «А».

Я хочу, однако, решительно

подчеркнуть, что последнее соображение не играло никакой роли для мнения, к которому мы пришли 24 ноября. Мы даже отдаленно не думали о том, чтобы пожертвовать 6 армией в интересах сохранения всего южного крыла. Скорее мы надеялись на то, что армия во взаимодействии с обеими группировками, предназначенными для ее деблокирования, будет иметь лучшие шансы, чем при изолированной да к тому же уже запоздалой попытке прорыва. Мои подчиненные и я руководствовались надеждой спасти не только развалины, но и еще боеспособную армию. Что в названии «Сталинград» вопрос престижа не играл никакой роли, для нас было само собой разумеющимся.

Таким образом, в те дни мы отказались от того, чтобы еще раз ультимативно потребовать от Гитлера немедленного прорыва 6 армии или отдать соответствующий приказ на свой страх и риск. К этому следует добавить, что генерал Паулюс, не решивший, должен ли он подчиняться Гитлеру или командованию группы армий, едва ли решился бы на последнее.

Впрочем, нам было совершенно ясно, что если даже деблокирующие группы смогут прорваться к 6 армии, оставление армии под Сталинградом будет невозможным. Необходимо было, чтобы армия до этого момента по возможности сохранила боеспособность. При условии достаточного снабжения по воздуху это было скорее возможно в районе Сталинграда, где она, по крайней мере, на некоторых участках, имела сносные жизненные условия, чем в степи, где она оказалась бы при попытке вырваться из окружения.

Критерий, можно ли таким образом достичь освобождения 6 армии, был, конечно, двоякий.

Прежде всего, смогут ли воздушные силы сохранить 6 армии жизнь, и, во-вторых, сможет ли и захочет ли Главное командование дать дополнительные силы для деблокирования. Оба вопроса в донесении ОКХ были поставлены ясно. Только Гитлер как главнокомандующий вооруженными силами, который располагал всеми силами сухопутной армии и военно-воздушного флота на всех театрах военных действий, мог судить об имеющихся возможностях и решить эти вопросы. Если бы его оценка и решение были положительными, то можно было бы взять на себя ответственность отставить вызванное отчаянием решение предпринять изолированную попытку прорыва и оставить 6 армию под Сталинградом.

Если же Гитлер не имел намерения своевременно бросить все силы до последнего человека на выручку 6 армии или если он вопреки очевидной истине предавался иллюзиям относительно возможностей авиации, то такое решение было бы безответственным. Это относилось также и к тем, кто, как казалось, внушал ему эти иллюзии и усиливал их, или же не хотел понять, что судьба 6 армии важнее требований всех других театров военных действий.

Что Геринг, с большим легкомыслием обещал обеспечить достаточное снабжение 6 армии по воздуху, а потом даже не пытался сделать всего, чтобы достигнуть хотя бы возможного, этого солдат не мог предвидеть. Конечно, мы так же мало могли предвидеть до какой степени Гитлер впоследствии окажется глух ко всем оценкам действительного положения, придерживаясь своей теории удержания любой ценой. Кто мог предположить, что ради названия «Сталинград» он примирится с потерей целой армии.

Первые впечатления и решения

Вечером 24 ноября мы продолжали поездку из Старобельска в Новочеркасск. Десять лет назад я ехал по этому же пути в Ростов, чтобы в качестве гостя принять участие в маневрах

Красной Армии на Кавказе. Тогда у меня осталось много интересных впечатлений, но сегодня перед нами была задача, относительно трудности, которой мои помощники и я не предавались никаким иллюзиям. Наши мысли снова и снова возвращались к нашим товарищам, окруженным под Сталинградом. Мой офицер для поручений, обер-лейтенант Штальберг, старался немного отвлечь нас с помощью шуток, хороших патефонных пластинок и разговорами на другие темы. Он прибыл в наш штаб после смерти «Пепо». Мой прежний офицер штаба Тресков, племянником которого был Штальберг, рекомендовал его мне. Штальберг оставался моим постоянным спутником до самого конца войны. В эти годы до самого конца войны он был мне верным помощником во всех моих личных делах.

26 ноября утром проездом через Ростов я имел разговор с генералом Гауффе, начальником немецкой военной миссии в Румынии, первоначально намечавшимся на должность начальника штаба группы армий Антонеску. Он нарисовал нам действительно безрадостную картину относительно состояния обеих румынских армий, находящихся на Сталинградском фронте. Он прямо заявил нам, что из первоначально имевшихся 22 румынских дивизий 9 полностью разбиты, 9 бежали и в настоящее время небоеспособны, 4 пока еще боеспособны. Все же он надеялся, что можно будет со временем из остатков разбитых дивизий сформировать еще несколько соединений.

Прямой противоположностью сообщению Гауффе было письмо, которое прислал мне маршал Антонеску. В этом письме он горько жаловался на немецкое командование. Он упрекал немецкое командование в том, что оно не уделило достаточного внимания его неоднократным предупреждениям об опасности, надвигающейся с донского плацдарма у Кременецкой на 3 румынскую армию, и в том, что оно бесконечно тянуло с передачей ему командования. Одновременно маршал с полным правом указывал на то, что Румыния и он сам до сих пор больше всех других союзников участвовали в общем деле. Он добровольно поставил 22 дивизии для кампании 1942 г. и в противоположность Италии и Венгрии без всяких оговорок подчинил их немецкому командованию, хотя он и не был связан с Германией никакими договорными обязательствами. В письме было ясно видно справедливое разочарование солдата, который видит, что его войска погибли из-за чужих ошибок.

Внутренне я не мог оспаривать справедливость критики маршала по адресу немецкого Главного командования. Я ответил ему, что перешлю его письмо Гитлеру, так как я еще не принимал участия в этих событиях и не могу определить свою позицию по отношению к выраженной в письме критике, направленной в адрес Гитлера. Во всяком случае, Гитлеру не может повредить, если он прочтет эту неприкрашенную критику своего самого лояльного союзника. К тому же письмо касалось еще и политического вопроса, а именно, отношений доверия между обоими союзниками. Маршал Антонеску в своем письме упоминал о том, что его смертельный враг, вождь румынской «Железной гвардии», с помощью Гиммлера скрылся от него и его, так сказать, «на всякий случай», держат в Германии. «Железная гвардия», радикальная политическая организация, в свое время предприняла путч против режима Антонеску. Вначале ей удалось окружить резиденцию маршала. В конце концов, он сумел подавить этот путч, однако руководитель «Железной гвардии» бежал за границу. Было понятно, что теперь Антонеску воспринимал как нелояльность то, что Гиммлер держал этого человека под своей защитой. Несомненно, эти коварные действия были мало пригодны для того, чтобы укрепить наши союзнические отношения.

Впрочем, непосредственным поводом для письма Антонеску ко мне была жалоба на то, что немецкие учреждения, а также отдельные офицеры и солдаты повинны в оскорбительных высказываниях и действиях против румын. Хотя такие происшествия были вполне понятны в связи с последними событиями и неудачами многих румынских частей, я, разумеется, сразу же принял решительные меры. Подобные действия могли только повредить общему делу, как бы ни хотелось понять бешенство немецких солдат, которые видели себя попавшими в беду по вине их соседей.