Утерянный рай
Шрифт:
В пивнушке к крану тянулась длинная очередь. И как всегда, не было свободных кружек. Но Анатолий в отличие от Амантая быстро освоился в обстановке. Через пару минут он уже поставил Турекулова рядом с одним из студентов в очередь и позаимствовал у тех, кто заканчивал процесс потребления, пару тяжелых ребристых стеклянных кружек.
Через пять минут они уже сидели на скамеечке, разложив жирную астраханскую рыбку на газету, и увлеченно рассказывали друг другу о житье-бытье.
Анатолий только сейчас, увидев, как Амантай, прежде чем сесть на скамейку, расстелил платочек,
Впрочем, эти мысли не мешали ему радоваться встрече с другом.
Сначала Турекулову было как-то не по себе здесь. Тем более что за соседним столиком он заметил пару знакомых студентов. Но, отхлебнув пивка, Амантай помягчел. Перестал топорщиться. И уже спокойнее относился к Толькиным усам и бакенбардам.
– Жаль, Шурки нету. Хорошо бы сейчас нам всем встретиться! Посмотреть друг на друга. Ведь только сейчас начинаем понимать, как здорово мы жили тогда в Жемчужном, – не переставая чистить рыбку и отхлебывать из щербатой кружки, говорил Казаков.
– Да, сейчас вспоминаешь, – кивал головой Амантай, – и думаешь: глупые мы были. Чего-то обижались. Особенно я. Бойкот ему объявляли. Посмотреть бы на него. Как он? Чем дышит? Чего добился?
– А ты сам как? Что думаешь делать-то?
– Я хочу по партийной линии идти. Мне агай Марат посоветовал юрфак закончить и сразу попытаться попасть в райком или горком комсомола. А если повезет, дядя может помочь и в ЦК устроиться.
– Ну, у тебя и планы, Аман! Прямо наполеоновские. Чтобы в ЦК попасть, надо башкой работать.
– А чо, я тупой, по-твоему, что ли? Не могу в ЦК работать? – обиделся Амантай, совсем как в Жемчужном.
– Разве я что-нибудь сказал обидного, Аманчик?! Давай лучше выпьем за наших друзей. За Шурку, за Андрея Франка. За девчонок наших. Галку, Людку, Валюшку! – обтирая жирные от рыбы пальцы и поднимая кружку, сказал Казаков.
– Давай!
Они чокнулись кружками так, что желтый пенный напиток чуть не пролился на газету.
– У тебя девчонка-то есть, Амантай? Как у тебя с этим делом?
– Да ну их… Есть тут одна…
Расставались они уже вечером. На вокзале. Долго обнимались. Клялись в вечной дружбе.
Крепко выпивший Казаков восторженно говорил Амантаю:
– Алма-Ата – такой город! Такой город! Я только с трапа сошел и сразу полюбил его. Все здесь чудно. Только одно меня напрягает – микрорайоны везде одинаковые. Вот скажи мне, Аман. Почему так? Поч-ч-ч-ему у нас в стране в-в-все одинаковое? Вот вокзал. Точно такой я видел где-то. А где – не помню…
– У нас не одинаковое, – политически подкованно отвечал Турекулов, поддерживая друга, – а единое. В единстве наша сила. Понял?
– По-ня-л! – пьяно кивал кудрями Анатолий. – От того, что мы одинаковые, мы сила. Страна сильная. Какие разные, они слабые. Кто в лес. Кто по дрова. А у нас все как один… Ух!
Он сжал кулак и поднял его вверх:
– Но по шарам…
– Давай билет!
В купе Амантай обещал, что найдет Дубравина. И они все вместе, как в старые добрые времена, сходят в горы. Культурно отдохнут…
Они словно и не хотели замечать, как жизнь потихонечку, полегонечку растаскивает их по новым колеям. Мечты, мечты… Где ваша радость?
Уйдут мечты, а что останется?
XX
В газету он тогда написал. В ту самую многотиражку «Домостроитель», где еще осенью напечатал свои стихи о стройке: «Стройка с тройками нас принимает, жить же учит на пять…» и так далее.
Неожиданно его заметка вышла в свет. Она называлась «Очередь на конвейере». Правда, в ней ни слова не было о том, что бригада Мукашева имеет преимущества, что ее тянут в передовые. Просто в двух абзацах рассказывалось: «…из-за неполадок в формовочном цехе Алма-Атинского домостроительного комбината замедлилась сборка экспериментальных домов новой серии».
Когда очередную кипу газет, привезенных в вагончик, бригада разобрала на самокрутки, к нему подошел сварной Мишка Зарубин и ткнул грязным пальцем в заголовок на первой полосе.
– Гля, Дубравин, – он впервые назвал его по фамилии. – Это ты, что ли, написал?
– Чего написал-то? – удивился не на шутку тот.
– Ну, что мы стоим из-за панелей. Не ожидал я. Молоток!
Сашка выхватил у него номер, жадно уставился в подпись. Внизу и правда стояло жирно: «А. Дубравин, монтажник СМУ-2». Он несколько раз подряд прочитал написанное. Набранный шрифтом текст был каким-то чужим, официальным. Кроме того, в редакции от себя добавили несколько высокопарных предложений типа «Идя навстречу…», «Бригада взяла повышенные социалистические обязательства…», «Партия учит нас…».
Конечно, ничего подобного сочинить он никак не мог. Но подпись стояла. И Сашка был явно польщен тем, что его талант заметили. Даже бригадир, дядя Вася, как-то по-новому взглянул на него, когда однажды на стройке появилась корреспондентка «Домостроителя» и спросила его:
– А где наш внештатник?
Дубравину корреспондентка не особо понравилась. Такая толстенькая кудрявая девушка в синем беретике, беленьком плаще и каких-то высоких шнурованных ботиночках. Он представлял себе корреспондентов несколько по-иному. Как в фильме «Журналист». Молодые, красивые, умные мужики из другой, недосягаемой жизни. А эта девчушка такая же, как и он сам, простоватая.
Но то, что она предложила ему сходить в редакционную кассу за гонораром, его чрезвычайно обрадовало. Пятнадцать рублей – неплохие деньги. Тем более за два абзаца в тридцать строчек.
Жизнь продолжалась. Впереди диплом об окончании ПТУ. А с ним профессия. Уже в восемнадцать лет что-то есть в руках.
А летом поступит в университет. На исторический факультет. Он, правда, хотел себя попробовать в другом. В психологии. И даже сходил после провала в военкомате медкомиссии в приемную пединститута. Но разговор там получился какой-то странный.