Утешительная партия игры в петанк
Шрифт:
Тогда я ложилась спать одновременно с детьми. После восьми вечера я уже была out of order.[223] И наверно, так для меня было лучше… Я не жалела о своем решении. Это сейчас все стало сложнее из-за школы, и дальше будет еще сложнее, но девять лет назад, поверьте, эта жизнь а-ля Робинзон Крузо всех нас спасла… А потом пришла весна… Дом мы обжили, и, причесываясь, я стала снова смотреть на себя в зеркало. Глупость, конечно, но со мной этого не случалось почти год…
Однажды утром я вновь надела платье и на следующий же день влюбилась.
Она
– Конечно, в тот момент вся эта история казалась мне супер-романтичной. Нежданная стрела Купидона, заблудившегося среди пашен и всех этих foolisheries,[224] но сейчас, оглядываясь назад, и зная, чем это кончилось… Короче, теперь Купидон в отставке.
Была весна, и мне хотелось влюбиться. Хотелось, оказаться в объятьях мужчины. Мне осточертела роль Superwoman,[225] которая часами не снимает сапог и обзавелась тремя детьми меньше, чем за девять месяцев. Хотелось, чтобы меня целовали и говорили, что у меня нежная кожа. Даже если это неправда…
В общем, я надела платье и поехала с классом Самюэля на какую-то экскурсию. Там был еще один класс и их учитель и… на обратном пути я села в автобусе рядом с ним…
Шарль бросил свои зарисовки. Ее лицо было слишком изменчивым. Еще десять минут назад ее возраст, казалось, исчислялся тысячелетиями, но когда она улыбалась вот так, как наверное тогда, в автобусе, ей и пятнадцати не дашь.
– На следующий день я нашла повод завлечь его сюда и изнасиловала.
Повернулась к нему:
– Эээ… Он был не против, само собой! Милый, чуть моложе меня, холостой, из местных, мастер на все руки, дети в нем души не чаяли, большой знаток птиц, деревьев, звезд, большой любитель походов… Ну просто идеальный мужчина… Хоть памятник при жизни ставь!
Нет, мой цинизм здесь неуместен… Я была влюблена… Я очень его любила. Просто умирала от любви… Жизнь стала настолько легче… Он поселился у нас. Рене, который знал его еще ребенком, благословил меня, Большой Пес его не сожрал, и он принял все как должное, без особых церемоний. Это было чудесное лето, и Хатти на свой второй день рождения получила настоящий торт… А потом была чудесная осень… Он научил нас любить, видеть и понимать природу, подписал на «Лесную сову», познакомил с массой замечательных людей… С ним я вспомнила, что мне нет еще и тридцати, что я люблю веселиться и не люблю рано вставать…
Я страшно поглупела. Все твердила: «Я нашла своего учителя!»
Следующей весной я захотела родить ребенка. Вероятно, я поспешила, но для меня это было очень важно. Наверно, мне казалось, что таким образом я укреплю все связи: с ним, с детьми Эллен, с этим домом… Если у меня будет собственный ребенок, я уже никогда не смогу бросить этих троих – так мне казалось… Не знаю, можете ли вы меня понять?
Нет. Шарль слишком ревновал, чтобы пытаться в этом разобраться.
Я очень его любила…
От этого «очень» его кольнуло под крокодильчиком.
А ведь он даже не понимал, что это означает…
И вообще, для провинциального учителя найти общий язык с детьми да показать
– Конечно, понимаю, – прошептал он очень серьезно.
– Но у меня ничего не вышло… Другая на моем месте была бы терпеливее, но я через год отправилась в город, чтобы пройти обследование. Я взяла троих детей, не моргнув глазом, в конце концов, имела же я право хотя бы на одного своего!?
Я настолько зациклилась на собственном животе, что все остальное как-то вдруг отошло на второй план…
Он стал реже ночевать дома? Просто ему нужен покой, чтобы проверять свои диктанты… Он уже не разъезжает с нами каждое воскресенье по всей округе в поисках очередной барахолки? Просто он подустал от наших глупостей… Стал не так нежен в постели? Но я сама в этом виновата! С моими дурацкими подсчетами, отбивавшими всякое желание… Стал уставать от детей? Ну конечно, их ведь трое… Они не слушаются? Конечно… ведь мне казалось, что жизнь и так их уже наказала, и пока они маленькие, пусть бесятся, как хотят… Я слишком часто перехожу на английский, общаясь с ними? Конечно… когда я устаю, то говорю на том языке, который первым приходит в голову.
Таких вопросов было много… Он попросил перевести его на другое место работы со следующего учебного года?
А… Вот этого я объяснить уже не смогла.
Для меня это стало полной неожиданностью… Я считала, что он живет, как я, что сказанные слова и взятые на себя обязательства, пусть и без штампа в паспорте, что-то да значат. Хотя зимы обещали быть суровыми, и приданое мое несколько обременительно…
Он добился-таки перевода, а я стала той самой, которая рассказывала вам про свою последнюю сигарету…
Брошенной опекуншей…
До чего ж я была тогда несчастна, страшно подумать, – улыбнулась она смущенно. – И что я вообще тут делаю? С какой стати похоронила себя в этой дыре? Зачем я строю из себя Карен Бликсен,[226] когда сама по уши в дерьме? Зачем каждый вечер таскаю дрова и хожу за покупками все дальше и дальше, чтобы никто не косился на бутылки, которые я аккуратно укладываю между пачками печенья Pepito и кошачьим кормом…
Конечно, я страдала, но к этому прибавилось и кое-что еще, куда более опасное: я вдруг почувствовала себя такой ничтожной. О'кей, наш роман быстро закончился, ну и что… Так часто бывает… Проблема в том, что я на три года старше его… И вместо того, чтобы говорить себе: он бросил меня потому, что разлюбил, я говорила: он бросил меня, потому что я старуха.
Я слишком старая, чтобы меня любить. Уродина, да к тому же пьющая… Слишком добрая, глупая, праведная.
Ну куда мне с моей бензопилой, обветренными губами, красными руками и кухонной плитой в шестьсот кило весом…
Действительно… Куда мне?
Я не сердилась на него за то, что он ушел, я его понимала.
На его месте я поступила бы точно так же…
Налила себе еще чаю, долго дула на него, хотя он давно остыл.
– Одно радует, – пошутила она, – то, что у нас осталась подписка на «Лесную сову»! Вы его знаете, человека, который делает этот журнал? Пьера Дэома?