Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)
Шрифт:
* О город, где плывут кишащих снов потоки,
Где сонмы призраков снуют при свете дня,
Где тайны страшные везде текут, как соки
Каналов городских, пугая и дразня!
Отрывок из стихотворения Бодлера «Семь стариков» в переводе Эллиса.
В Ист-Энде у нас приключилась маленькая неприятность. Маккеллар подрался с калекой-нищим, который подумал, что я вторгаюсь на его территорию. Чуть позже я слышал, как какая-то женщина (судя по голосу, шикарная дама) сказала, что меня нужно как следует высечь, чтобы повыбить из меня всю дурь. И это было последнее волнующее событие.
– Я устал, и мне скучно, – объявил я в полный голос. – Знаешь что, отведи-ка меня в бордель.
– Тише, приятель. Мы туда и идем. Уже почти пришли. Это лучший бордель в Хэмпстеде.
Через пару минут мы прошли через какую-то дверь.
– Это бордель?
– Да, настоящий бордель. Только не надо так громко, а то распугаешь всех девочек.
– Они красивые, девочки?
– Да.
– Опиши мне, какие они.
– Обязательно. Только сначала переговорю с мадам, чтобы нам принесли выпить.
Маккеллар усадил меня на жесткий деревянный стул и ушел, оставив меня одного в помещении, явно набитом народом. Явственно пахло пивом. Я снова задумался, зачем я все это затеял. Дефамилиризация мира, безусловно, хорошее упражнение на очищение восприятия, когда знакомые явления и предметы вдруг наполняются новым значением и смыслом, и я сам убедился, что это действенный способ пережить сновидения наяву. Но я все равно чувствовал напряжение и беспокойство. Я ждал, что случится что-то необыкновенное – что-то такое, что навсегда изменит мою жизнь. Когда я вышел из дома сегодня утром, я возлагал столько надежд на этот день. Я ожидал неожиданного и представлял себя чем-то вроде приманки для чуда – этаким маленьким козликом, привязанным к дереву хитрым охотником.
Маккеллар вернулся и придвинул к моей руке стакан с пивом.
– Что ты видишь, дружище? Что это за люди? – воскликнул я. – Расскажи, ради Бога!
– Это один из лучших борделей Лондона, – заверил меня Маккеллар. – Очень приличное заведение. Кроме нас, все мужчины во фраках, но мы с мадам – большие друзья, и она пропустила нас, в качестве исключения.
Я терпеливо кивнул. Я нисколечко не сомневался, что Маккеллар привел меня в один из двух пабов на Грик-стрит. Может быть, даже в «Орла». Я бывал в этом месте, когда собирал материалы и копил впечатления для иллюстраций к «Исповеди англичанина, любителя опиума» Де Квинси. (Именно здесь, на Грик-стрит, Де Квинси встретил проститутку Анну).
– Все женщины полностью обнажены, – продолжал Маккеллар. – Они сидят или полулежат на диванах, обтянутых красным бархатом, в дальнем конце зала. Некоторые с любопытством поглядывают на тебя. Наверное, им интересно, на что это похоже – заниматься любовью со слепым. Я уверен, что кто-то из них непременно сейчас подойдет.
– А там есть красивые?
– Я же тебе говорил, они все красавицы.
До этой минуты я чувствовал лишь запах пива, но теперь где-то рядом возник восхитительный аромат нежных женских духов с легкой, едва уловимой горчинкой, и женский голос тихо произнес:
– А что с ним такое?
– Любовь слепа, – философски заметил Маккеллар.
Потом он замолчал. Мне показалось, я слышу, как он что-то пишет. Маккеллар всегда носил с собой ручку с блокнотом и записывал свои впечатления о мире. Больше всего он боялся, что ему неожиданно посчастливится пережить некое божественное откровение, а у него не случится с собой ни бумаги, ни ручки, чтобы его записать. Я сидел, попивая пиво, и размышлял о многочисленных проблемах Маккеллара. А потом, это было немного похоже на то ощущение, когда ты спускаешься по лестнице в темноте, и нога вдруг не находит ступеньку, я почувствовал, что его больше нет рядом.
– Маккеллар, ты где? Маккеллар?
Мне ответил молодой женский голос. Может быть, тот же самый, который я слышал чуть раньше.
– Так
– Он только что вышел. А когда выходил, сунул мне в руку записку.
Она зачитала записку вслух. По ее голосу я понял, что она от души веселится.
«Дорогая мисс _______,
У Вас такое хорошее, доброе лицо. Умоляю Вас, позаботьтесь об этом юноше. Трагический случай лишил его зрения. Господи, помоги мне недостойному. У меня больше нет сил. Спасибо Вам, добрая девушка. Благослови Вас Господь,
Его впавший в отчаяние, безутешный отец,
Я вздохнул:
– Ах, Маккеллар.
Она хихикнула.
А потом:
– Вы пойдете со мной.
Ее голос, хотя и приятный, не допускал никаких возражении. Явно не кокни, но и не Меифэр. Скорее всего, Метроленд. Голос из Метроленда. Продолжая прислушиваться к интонациям этого голоса, я отметил несколько преувеличенную четкость дикции, характерную для начинающих киноактрис. Вполне может статься, что моя невидимая собеседница ходила на курсы ораторского искусства – голос наводил на мысли о том, что его обладательница не была дебютанткой*, хотя и хотела ей быть. Мне импонировал этот голос. В нем была некая скованность, которую я находил эротичной. В его звучании все гласные были как будто затянуты в корсет согласных.
Она взяла меня за руку и вывела из паба на улицу. Я себя чувствовал доверчивым маленьким мальчиком в детском саду, где все дети гуляют парами, взявшись за руки. (Это было восхитительное ощущение: ее рука, словно крошечная птичка в моей руке.) В последний раз я ходил с кем-то за ручку именно в детском саду. Солнце все-таки пробилось сквозь серый туман, я почувствовал его расплывчатое тепло. Поначалу я не говорил ничего, только слушал. Мне надо было сосредоточиться. Я пытался представить, какое тело сопутствует этому голосу. Я давно убедился, что определенному типу голоса соответствуют определенные типы тела. Взять хотя бы оперных певиц. Я был уверен, что голос, который меня направлял, мог исходить только от тела с очертаниями скрипки. Такой голос могла породить только женщина с тонкой талией и пышными бедрами – по крайней мере, я очень на это надеялся.
* Здесь имеется в виду дебютантка высшего света, девушка из знатной или богатой семьи, впервые начавшая выезжать в свет.
Я заслушался стуком ее каблучков по асфальту, и тут она снова заговорила:
– А чем вы занимаетесь? В смысле, кто вы по профессии? Будь на моем месте Маккеллар, он бы выдал ей что-нибудь
оригинальное типа смотрителя зоопарка или профессионального игрока в ма-джонг, но я сказал правду.
– Я художник. Пишу картины.
– Художник! Как интересно!
Я поморщился. Мне хотелось сказать ей: «Нет, нет. В этом нет ничего интересного. Это скучно, на самом деле. В основном, это чистая техника и долгие приготовления к тому, чтобы эту технику применить. Натянуть холст, смешать краски, развести их маслом в нужной пропорции – что здесь интересного?». Почти все наши беседы с Феликс сводились к тому, где купить подходящее масло, как чистить кисти, и какие безбожные комиссионные дерут галерейщики и агенты. Нам это было действительно интересно. Нам – да, но не людям, далеким от этих проблем. Когда я завершаю очередную картину и объявляю ее «законченной», у меня до сих пор каждый раз возникает тягостное ощущение, что можно было бы посвятить больше времени этой работе и сделать ее много лучше. Но я не стал ничего говорить. Это было не то, что хотелось услышать моей собеседнице, и я не стал ее разочаровывать и рассказал – с должным воодушевлением, – о своей новой работе, иллюстрациях к Маккелларову «Детству и отрочеству Гагулы», за которые я взялся по просьбе его издателя.