Утопия
Шрифт:
— Сядь.
Мише было холодно. Таким далеким, отстраненным, непривычным был голос Пандема.
— Ну? — все так же отстраненно спросил Пандем, как будто задал вопрос и ждал ответа.
— Я что-то не так сделал? — спросил Миша, втягивая голову глубже в плечи и все еще надеясь услышать: нет, ты все правильно сделал, это несчастный случай…
— Сколько импульсов ты отправил?
— Я не помню точно…
— Вспомни.
— Девять… Кажется.
— Какой силы?
— Первый
Миша замолчал под неподвижным взглядом того, кто смотрел на него сверху, из темноты: одни глаза, страшно…
— П-пан… Пожалуйста. Скажи мне, что я не так сделал. Ну что? Я же… я понимаю… Но что я сделал не так?
Молчание.
— Я только делал… выполнял… Это же твое задание, я думал, так и надо!
Мише и прежде приходилось пугаться под этим взглядом — а чаще просто в ожидании его. Пугаться, стыдиться, плакать, но такого… странного выражения, какое было сейчас в устремленных на него глазах, он не видел у Пандема никогда.
Ему захотелось сделаться маленькой-маленькой точкой — а потом раствориться в воздухе, исчезнуть, будто и не было.
— Ким, — сказала Лерка, и он оставил возню с кулинарным комбайном. Наконец-то обернулся к сестре, подошел и уселся рядом на поросший мхом диван:
— Я не думаю, что стоит так переживать. Большая часть ребят через это проходит… Тем ценнее будет радость преодоления. Ты увидишь — Мишка еще всех нас порадует…
— Мне странно, — сказала Лерка. — Как ты думаешь… Не может Пан сойти с ума?
— Действительно, странно, — сказал Ким, помолчав. — Почему?..
— Потому что он меняется, — сказала Лерка. — Он… мне кажется, он противоречит сам себе. Если его развитие зайдет так далеко… Сверхсложная система, она ведь такая неустойчивая… нет?
— Нет, — сказал Ким. — Во всяком случае, в истории с Мишей никакого противоречия нет.
Лерка обняла себя за плечи, будто пытаясь унять дрожь.
— Если правила предложенной тебе игры требуют, чтобы ты был палачом, — выламывайся из этой игры, — сказал Ким. — Меняй правила. Ты можешь — и должен — останавливать эксперимент, если понимаешь, что он бессовестный. Нечестный. Жестокий… Пан утверждает, что Мишка был близок к тому, чтобы сам это понять.
— Не всякий человек способен восстать даже против родителей, — пробормотала Лерка. — Которые любят, которые вырастили… А он хочет, чтобы ребенок восставал против него. Это разрушение… каких-то очень глубоких базовых слоев. Он разговаривал с ним в колыбельке… Он был для него… видишь ли, Ким, мне все это время казалось, что Пан — Мишкин отец. Мне так хотелось в это верить… И вот
— В жизни каждого подростка бывает момент, когда он сомневается в том, что отец всегда прав… Где здесь противоречие?
— Пан не может требовать от Мишки, чтобы он восставал против условий эксперимента! Ну невозможно этого требовать от четырнадцатилетнего мальчика, воспитанного так, как воспитан Мишка. Вот корова пасется на плоскости, она знает два измерения… а Пан требует, чтобы корова взлетела! Зачем Пану провоцировать протест? Объясни мне?
— Затем, что независимая личность…
— Перестань! Независимая личность — это наш Алекс. Независимая ни от здравого смысла, ни от прочих… условностей. У ребенка должен быть авторитет… зачем ломать, да еще так грубо?!
— Спроси у Пана, в конце концов.
— У Пана… — Лерка устало вздохнула. — Я его не понимаю. А он по-прежнему понимает меня — насквозь. Я пойду в беседку и выйду оттуда… спокойная, довольная, уверенная, что с Мишкой все в порядке… А вот интересно, почему Мишка никогда не выходит из беседки спокойный? Или почти никогда? То лихорадочная какая-то радость, а то и слезы…
— Очень трудно взрослеть на игровой площадке, — сказал Ким.
— А зачем тогда вообще — взрослеть? Пусть играют! Пусть будет всепланетная песочница, чем плохо-то?
— Лер, — сказал Ким, проводя ладонью по мебельному мху, сухому и теплому, живому — но практически вечному. — Насчет песочницы… Это ведь не безобидно. Ты никогда не спрашивала себя, почему это во Вселенной так много звездочек — и такая тишина?
Лерка некоторое время смотрела на него, пытаясь сообразить. Потом вспомнила, пожала плечами:
— Да уж, к месту вспомнился Алекс… Помню-помню. «Так много звездочек — такая тишина»… Еще такая песенка была… Ким, сказать тебе честно? Когда речь заходит о спокойствии и счастье моего ребенка, проблема Вселенной, Галактики, внеземного разума теряет приоритет. В моих глазах по крайней мере.
— Не сомневаюсь, — сказал Ким. — Собственно, в моих — тоже… Только я не назвал бы своего Ромку счастливым. Спокойным — да…
— А Ромкой заниматься надо было, Ким. Ромку надо было развивать…
— Развивать. — Ким вытащил из кармана домашний пульт. Щелчком превратил зеленоватый плоский потолок в подобие купола с витражами. Цветные лучи полуденного солнца упали на белый бочонок кулинарного комбайна, на траву и цветы, покрывавшие пол, на бледное лицо сидящей рядом Лерки.
— Красиво, — сказала Лерка. — Хорошо… Это Арина проектировала, да?
— Да, — пробормотал Ким. — А насчет Ромки… Ему скучно. Иногда он для меня загадочнее, чем Пандем… Ты говоришь, развивать… Но ведь Пан его развивал! Лучший — нет, идеальный педагог!