Утопия
Шрифт:
– Отлично… Чайку мне согреешь?
Чай у них был настоящий. В свое время стащили из развалин гастронома. Смародерничали.
– Лида… Тут такое дело.
– Да? – спросила она нарочито рассеянно.
– Да… А где ты была?
– У Славы Зарудного, – сказала она после паузы. – Хотела у него взять фотографию Андрея… А он не дал.
– Вот скотина, – удивился Артем. И добавил, помолчав: – Лид, а ты этого Андрея до сих пор любишь?
– Люблю тебя, – сказала она со вздохом. – А его помню. Понимаешь разницу?
– А меня помнить будешь?
Лидка
– Тем… ты что?
– Да нет. – Он заискивающе улыбнулся. – Я неправильно выразился… Извини. Я сглупил.
Она продолжала смотреть.
– Лид, тут такое дело… Набирают людей за бугор. Вербуют. На работу. Строителей, разнорабочих…
Лидка сразу все поняла. Отвела глаза; линялые бока рыжей палатки то надувались ветром, то опадали. Как будто палатка дышала.
– Ну, я хочу… в общем, понимаешь, я хочу завербоваться… пока есть такая возможность.
«А я?» – хотела спросить Лидка, но не спросила.
– Лид… что ты скажешь?
– А ты меня спросишь? – Она через силу улыбнулась.
Максимов отвел глаза.
– Они берут… Только из младшего поколения. Больше никого. Я специально спрашивал… Но, может быть, по какому-нибудь особому каналу? Ты ведь высококлассный специалист… может, им ученые нужны, преподаватели…
Лидка устало улыбнулась.
Некоторое время они молчали, весь лагерь молчал. Это был удивительный, тихий, молчаливый лагерь, только тюкал где-то топор, и натужно ревел мотор в отдалении, и звенели мухи. А люди молчали. Ни смеха, ни плача, ни громких голосов.
В городе не было семьи, не пережившей потерю.
Остались по ту сторону апокалипсиса мать и брат Артема Максимова.
Погибли и Тимур, и жена его Саня, Яночка осталась круглой сиротой. Лидка знала, что мама каждый вечер молится перед тусклой обгорелой иконой. И каждый раз возмущенно спрашивает у того, кто на ней изображен: почему?! Почему именно они, молодые?!
– Артемка, а университет?
– Какой университет? – спросил Максимов шепотом. – Какая наука… после всего ЭТОГО?
– Поднимется, – сказала Лидка без особой уверенности.
– Поднимется, – после паузы отозвался Максимов. – Через пару лет. Я вернусь… к тебе. Или заберу тебя… туда, если устроюсь.
Надувались и опадали рыжие бока палатки.
– Ты уже завербовался? – просто спросила Лидка.
Максимов сглотнул. Облизнул губу. Посмотрел загнанно, как тогда у доски, в их первую с Лидкой встречу.
Следовало, наверное, улыбнуться. И потрепать его по плечу. И выразить уверенность, что да, конечно, это лучший выход, что через пару лет он сможет вернуться или забрать Лидку к себе. И тогда они поженятся, и будут жить мирно и счастливо, и умрут, возможно, в один день…
Лидка стиснула зубы. Она знала, что ТАК случится, но не думала, что это произойдет именно сегодня.
Именно сегодня, в этот жаркий-жаркий, озвученный мухами день…
И такое ощущение, будто ударили под дых.
За
– Где взял?!
– У Ярослава Игоревича.
– Что, он тебе прямо так и дал?
Максимов жестко усмехнулся:
– Я ВЗЯЛ, Лида. Хотя давать он не хотел.
Лидка представила себе эту картину – покосившийся аварийный дом, седеющий Славка в дверях старой квартиры и перед ним – такой вот плечистый, здоровенный, уверенный в себе парень.
– Ты что, с ним дрался?!
– Да ну, мне еще с ним драться, – безмятежно отозвался Максимов. – Он же… струсил, короче говоря.
Лидка облизнула губы.
– Артемка, а если он пойдет в милицию?
Максимов снова усмехнулся, на этот раз снисходительно.
– Да ты что, Лид. Какая теперь милиция?
Лидка взяла в руки старый, пропахший пылью свиток. Развернула; краски, конечно, давно поблекли, но улыбка Андрея Игоревича оставалась прежней.
Теперь он был моложе Лиды Сотовой. По крайней мере на вид моложе.
…Пустые оболочки. Существа безмозглые и бездушные. Всякий, кто видел их, согласится с этим суждением… Но вот закончен апокалипсис. Люди и высшие твари ушли в Ворота, низшие твари затаились, пережидая опустившийся на землю ад… И глефы, те, кто остался в живых и сумел насытиться, возвращаются в кипящее море. И покрываются пеленами, и становятся куколками, о которых нам неизвестно ни-че-го…
Говорят, что глефы – пустые существа, готовые принять в себя человека. И вот в начале нового цикла они перерождаются не только физически, но и внутренне. Говорят, души погибших во время апокалипсиса вселяются в дальфинов. Но души эти как бы спят и только изредка вспоминают бывшее с ними когда-то. Дальфины видят людей – и вспоминают, что сами когда-то были людьми. И очень часто ищут контакта, но люди видят в них убийц и людоедов и встречают их гарпунами и пулями…
Песок на берегу изрыт был колесами самосвалов. Удивительно, но кто-то где-то что-то отстраивал, у кого-то были самосвалы, кому-то понадобились песок и галька, раз он взялся добывать их прямо с городского пляжа. Тоже своего рода мародерство…
Лидка прошла дальше.
Пляжные зонтики, косо воткнутые в песок, похожи были на жутковатый лесок-уродец. Трепетали на ветру лоскутки расползающейся ткани, ржавые спицы торчали во все стороны, будто лучи бракованных железных солнц. Говорят, с одного из пляжей порывом ветра сорвало все зонтики. И они летели, кувыркаясь, и опустились где-то в городе, причем в падении поранили с полдесятка человек…