Утопленница
Шрифт:
Картина мне не понравилась. От её вида меня захлестнуло какое-то жутко неуютное ощущение. И не только потому, что я вспомнила о своей былой зацикленности на «Красной Шапочке». Нет, в этом полотне ощущалось что-то ужасное, некая угроза, из-за чего я не могла смотреть на него больше нескольких секунд. Полагаю, меня должно было поразить то, насколько искусно художнику удалось передать в своих работах чувство страха. Моё впечатление в данном случае складывалось постепенно. Я ещё раз бросила взгляд на картину и снова отвернулась. Не думаю, что Абалин это заметила; не уверена, что она понимала, какое гнетущее воздействие на меня оказывала та выставка, пока я прямо не спросила, не можем ли мы уйти, – произошло это через двадцать минут, когда мы успели посмотреть ещё несколько картин и скульптур.
Прежде чем сесть за печатную машинку, я погуглила в Сети «Fecunda ratis» и просмотрела несколько её изображений,
Волки изображены настолько нечётко, что их можно принять за каких-то других существ, если предварительно не прочитать карточку на стене возле холста. Я вполне могла бы окинуть взглядом огромных лохматых тварей, которые, присев на корточки, жадно и непристойно наблюдают за девушкой, легко приняв их за медведей. Медведей или даже… не знаю, быков, например. По картине не скажешь, собираются ли волки съесть девушку или, наоборот, охраняют её. Невозможно сказать, удивляются ли они виду этой странной волчицы или думают о том, что раньше им ещё ни разу не доводилось заниматься любовью с человеческой женщиной, и это, возможно, будет интересный опыт.
Но самое тягостное впечатление производит полоска рисовой бумаги в нижнем левом углу холста. На ней начертаны следующие слова: «Никто и никогда за тобой не придёт».
Когда я садилась со своим яблоком и «Лорной Дун» за написание этого рассказа, в голове у меня крутилась мысль, что я смогу подробно описать все картины, участвовавшие в выставке «Видение абсолютного разрушения». Или хотя бы те работы, которые я успела посмотреть, прежде чем меня начало тошнить и нам пришлось срочно покинуть галерею. «Ночь в лесу», например, очень похожую на «Fecunda ratis», только больше размером. Полотна с названиями «1893» и «Приступ страха посреди толпы». Серию ржавых металлических клеток под общим названием «Хлебные крошки», в каждой из которых красовалось по булыжнику, и у каждого на боку было выгравировано какое-то слово. А в центре всего этого раскинулась гротескная крутящаяся композиция под названием «Фазы», с 1-й по 5-ю, представляющая собой серию скульптур, изображающих превращение женщины в волчицу. И не просто женщины – это оказался расчленённый труп Элизабет Шорт, известной большей части цивилизованного мира как Чёрная Орхидея [17] . Эти скульптуры потом ещё несколько недель преследовали меня в кошмарах. До сих пор меня временами озноб пробивает от этих воспоминаний. Я собиралась описать всё в меру своих скромных возможностей. Но теперь думаю, что будет лучше отказаться от этой идеи. Возможно, позднее, когда этого нельзя будет избежать, но не сейчас.
17
Элизабет Шорт, известная под прозвищем Чёрная Орхидея (Black Dahlia, англ.), – жертва оставшегося нераскрытым преступления, произошедшего в окрестностях Лос-Анджелеса в 1947 году. Её убийство остаётся одним из самых загадочных преступлений, совершённых в США.
– Итак, – напечатала Имп, – вот оно, начало моего рассказа, каким бы хаотичным и бессвязным он ни казался. Я взялась за написание своей истории с привидениями и буду притворяться, что обратного пути больше нет.
Это ложь, но притворяться всё равно придётся.
В конце концов, всё это может сложиться (или нет) во что-то связное.
Я не узнаю, пока не отыщу концовку.
Я. Розмари-Энн. Кэролайн. Три сумасшедшие женщины, одна за другой. Самоубийство моей матери и бабушки. Избавиться
Ночная просёлочная дорога в восточном Коннектикуте. И ещё одна тёмная дорога у реки в Массачусетсе. Женщина, назвавшаяся Евой Кэннинг, которая, вероятно, была призраком, волчицей или даже русалкой – а скорее всего, неким странным созданием, которому суждено навсегда оставаться безымянным.
Такова совокупность записей, которые я по совету моей мамы делала, чтобы не забыть о том, что произвело на меня сильное впечатление. Это своего рода моё запоздалое извинение перед Абалин, хотя я знаю, что она никогда его не прочтёт.
Возможно, это станет моим карманом, набитым камнями.
– Пока хватит, – напечатала Имп. – Надо отдохнуть. Вернёшься позже, рукопись никуда не денется.
2
– Что насчёт разделения текста на главы? – напечатала Имп. – Поскольку я записываю свою историю не для того, чтобы её кто-то прочитал, – а это определённо так, – и она никогда не будет издана, то зачем мне заморачиваться с разбивкой на главы? Зачем вообще кому-то заморачиваться с главами? Только для того, чтобы читатель знал, где можно остановиться и быстро сбегать в туалет, перекусить или выключить свет и лечь спать? Разве главы не схожи чем-то с началом и концом истории? Ведь это, по сути, такие же произвольные и удобные конструкции? – Тем не менее, она напечатала арабскую цифру 2 ровно через семнадцать строк с одинарным интервалом от верха страницы, на чистом листе машинописной бумаги.
Вокруг меня скользит своей дорогой октябрь. Я провела уже несколько дней, заполненных сплошной работой, пытаясь решить, с какого места и как продолжить свою историю с привидениями. Или даже стоит ли вообще продолжать работу над этой историей с привидениями? Очевидно, я решила, что стоит. Это похоже на ещё одну разновидность одержимости: начать какое-то дело только для того, чтобы никогда его не закончить. Я, например, всегда дописываю свои картины. Взявшись за какую-то книгу, я обязательно должна её дочитать, даже если она вызывает у меня отвращение. Я никогда не выкидываю остатки еды. Когда у меня возникает желание подышать свежим воздухом, я планирую маршрут предстоящей прогулки и обязательно прохожу его от и до, даже если вдруг пойдёт снег или дождь. В противном случае мне придётся бороться с навязчивыми мыслями о незавершённых делах.
До знакомства с Абалин Армитидж я никогда не играла в видеоигры. У меня даже компьютера не было. И о транссексуалах я тоже мало что знала. Но к этому я вернусь позже. Сейчас же я напишу о видеоиграх, поскольку это была одна из самых первых тем, о которых мы болтали с ней тем вечером. Нам удалось перевезти все её пожитки с Вуд-стрит ко мне на Уиллоу-стрит, из того места, которое она больше не могла считать своим домом, поскольку бывшая девушка выселила её оттуда, успев до того, как пошёл дождь, который в тот день действительно начался, доказав, что я всё-таки поступила благоразумно – пускай и несколько преждевременно, – взяв с собой зонт и надев галоши. Мы перетаскали её вещи по лестнице в мою квартиру. Большую их часть мы сложили в гостиной, которая всё равно стояла тогда практически пустой.
– Ты первый человек на моей памяти, который называет комнату в своём доме гостиной, – усмехнулась Абалин. Она сидела на полу, перебирая свои компакт-диски, словно проверяя, не осталось ли что-то на её старой квартире.
– Правда?
На мгновение она смерила меня взглядом, а затем произнесла:
– Было бы это не так, я бы не стала этого говорить.
– Что ж, справедливо, – согласилась я, а затем спросила, не хочет ли она выпить чашку чая.
– Я бы предпочла кофе, – ответила она, и мне пришлось признаться, что я не пью кофе, поэтому не смогу его приготовить. Вздохнув, она пожала плечами: – Ничего. – А затем добавила: – Придётся мне что-то с этим делать. Я жить не могу без кофе. Но все равно спасибо.