Утопленник
Шрифт:
Лазарь почувствовал, что внутреннее разрастание в груди завершилось. Он облегчённо выдохнул, перестал себя истязать сломанными ногтями и устало сел на корточки. Весь мир вокруг бандитов одномоментно нормализовался. Валет сумел свободно вздохнуть.
— Я больше не хочу здесь находиться, — наконец выдавил он, от напряжения разбрызгав всю слюну, собравшуюся во рту вместе с пеной. — Давай побыстрее отсюда ноги уберём.
Лазарь, Валет, Чингиз и Сибиряк поспешили сбежать с лестницы. Они почти бегом пересекли холл, у каждого в обеих руках по огнестрельному оружию. Массивная входная дверь в дом открыта нараспашку. С боков как на вечном посту и
Чингиз стянул маску с потных волос и откинул, не опасаясь, что по ней могут его найти, широко быстро шагая, гулко громыхал берцами по паркету.
— Кто дверь так распахнул?
— Была открыта, — ответил Ворон.
— Давайте, — Чингиз мотнул ладонью вперёд, — шустро уходим отсюда… Быстро покидаем дом!
— Хорошо… — Ворон и Косарь вышли первыми. Сразу следом скрылись остальные.
— Где?..
— Где это мы?! Это!.. Что это?! Чингиз! Стреляй!.. Сибиряк!.. Валет!.. Смотри!.. Смотри!..
— Что это?.. Смотри!.. Что это?!
— А!.. — грохнули выстрелы, ещё, и ещё. — А-а-а! — выстрелы посыпались, словно там завязался бой между двух армий. — Быстро все в дом!..
— Выхода!.. Входа нет!.. Входа нет!.. Куда мы попали!.. Нет входа!.. Нет выхода!.. Нет выхода!..
— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — Два взрыва прогремели один за другим, вспышками отозвались в дверном проёме: скорее всего, применил Лазарь, гранаты были только у него. Огромный переливающийся воздушный пузырь ворвался во входную дверь дома, раскидал всю мебель в холле, и схлопнулся, выпустив наружу последнее: «…а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!»
Дневной свет с улицы проник в дверной проём и улёгся на паркете мрачного холодного холла, будто подселившего к себе — зиму. Защебетали птички, радовавшиеся солнцу. Двое из рассредоточившихся вокруг дома бандитов заглянули в полумрак прихожей и вышли, чтобы дожидаться дальше, решив, что им что-то непонятное почудилось. Они так и не дождались своих шестерых. Они вообще их больше никогда не увидели.
Шестеро бандитов попали в никуда — пока в никуда, — где им придётся переосмыслить свои жестокие жизни и биться насмерть за жизнь Расы с серой тьмой на другом уровне.
Зловонный ветер задул в открытую дверь.
Много лет тому
Автобус набитый до отказа медленно отъезжал от остановки, отравил воздух выхлопными газами. Широкие следы от протекторов шин тонули в сыром рыхлом пожелтевшем снегу. Одутловатое небритое лицо, прореженное седой щетиной, прижалось — оно почти вдавилось — лбом к грязному окну и не отводило глаз убитых бельмом: ненависть переплёскивалась через ресницы, переливалась через край стекла, спускалась по жёлтому борту и подползала к зимним замшевым ботинкам, готовая ужалить ядовитой змеёй.
Потап закинул лямку спортивной сумки на плечо кожаной куртки и не мог оторвать глаз от неприятной морщинистой физиономии, которая его испепеляла, прожигала, пронзала мутно-белёсым взглядом на фоне тусклого света из салона «Икаруса». На лице бомжеватого мужчины натянулась кривая улыбка, высветила тёмные гнилые зубы, ладонь сдёрнула с головы шерстяную шапку, оголённая лысина наклонилась, и Потап отчётливо увидел крупную зебру штрихового кода.
Неопрятный небритый мужик закатил глаза, его лицо приняло выражение сладчайшего удовольствия, рот широко открылся, словно собирался
Автобус по-черепашьи подъехал к главной дороге и начал поворачивать к склону, создав слева небольшую пробку из легковых автомобилей. Где-то за перекрёстком раздался визг тормозов, хлопок металла о металл, звон бившегося стекла.
Потап усмехнулся, не надеясь, быть услышанным, тихо произнёс:
— Мы знакомы, приятель?
Бомж пожал плечами и покачал отрицательно головой.
— Что? — удивился Потап, произнеся шёпотом. — Ты меня услышал?
Бомж продолжал смотреть, щериться гнилыми зубами. Свет в салоне погас, автобус выехал на трассу и скрылся на крутом спуске.
Слух немного приглушило, будто мир погрузился в глухоту. На дальних заснеженных полях кричали женщины, словно взывали о помощи, наверное, чуть ближе происходила визгливая ругань, грязная брань слетала с пьяных уст, до носа коснулась горелая вонь со свалки, вечерний холод рисовал на стёклах города замысловатые узоры похожие на изуродованные лица людей.
С проводов упал заснувший голубь, несколько побил крыльями по натоптанному снегу и пришёл в себя, крутя клювом. Из-под колеса подъехавшего автобуса выскочил пёс и перекусил бедной птице шею. Пёс? Нет, это такой крупный кот. Потап внимательно присмотрелся, потёр ладонью веки, будто сгоняя с глаз куриную слепоту.
— Это же крыса, — шёпотом произнёс Потап.
С мёртвым голубем в зубах крыса села на задние лапы и повернулась. В её чёрных глазах читался разум. Это самое отвратительное существо, которое Потап когда-либо лицезрел. Её мерзкое беременное брюхо свисало до земли, а несколько длинных сосков, чем-то напоминавшие свиные, подогнали к горлу Потапа тошноту. И не только соски — в морде крысы угадывалось что-то поросячье. Она отвратительно улыбнулась и нырнула под высокий поребрик в чёрную амбразуру ливнёвки, оставив вязкую коричнево-бардовую полосу на грязном снегу.
Сверху надвинулась тень, Потап поднял взгляд и застыл широко открытыми глазами. На высоте двадцати метров завис воздушный шар. Он был прикован к месту невидимыми канатами, потому что довольно-таки резкий ветер его не сдвигал. Шар лишь медленно поворачивался и остановился перед взором Потапа, когда выказал лицо весёлого клоуна. На красно-рыжей макушке — шляпа-котелок, как в немых фильмах у Чарли Чаплина. В кулаке, облачённом в красную перчатку, зажата трость. Холодные глаза смотрели точно на лицо Потапа. Он решил сдвинуться и посмотреть, возможно, ему только кажется. Сделал в сторону несколько шагов. И увидел, что зрачки незамедлительно последовали за ним. Резкий порыв ветра ударил в лицо, Потап затяжно моргнул, а когда вновь посмотрел на весёлого клоуна, то под второй пуговицей пёстрого грязного наряда размашистыми высокими буквами написано: АБОРТ.