Утопленный
Шрифт:
Антикварные напольные часы чуть меньше Большого Бена в Лондоне, возвышались с правой стороны портрета «святого папы», горделиво отмерили время и громогласно пробили двенадцать раз. В лёгкий полумрак прихожей, сразу переходящей в высокий холл, ворвался блёклый уличный свет из открытой двери.
Рассеянным зрением, так как взглядом продолжал насыщаться Анжеликой и Максим, словно в дымке Альберт увидел медленно приближающуюся фигуру, но не обратил внимания, решив, что это женщина из прислуги. Остальные гости были занятыми тем, для чего и были приглашены и собраны – наслаждались обществом
Пошатывающаяся фигура подошла вплотную:
– А как вы… в моём доме? Почему вы здесь все сидите?!
Все обратились во внимание. Над столом нависло странное напряжение, будто что-то неведомое подготовилось к могучему, ухищрённому, безжалостному удару.
– Кто это? – прошептала Диана.
Лицо Альберта приняло выражение глубочайшего изумления. Он медленно извлёк из красной коробочки сигару и положил перед собой на край стола, достал гильотинку, обрезал кончик. Не сводя глаз с «пришельца», медленно вынул из бокового кармана пиджака спички, зажёг и прикурил.
В блеске паркета и персидских ковров, антикварного золота и кованой бронзы, хрусталя и шёлка на них глядели усталые воспалённые глаза на землистом лице с глубокими руслами морщин. Лицо, будто однажды в самый плохой день в него втёрли тщательно золу, выждали, когда кожа впитает, навечно задубенеет и, тогда, сжалившись, немного отбелили. Старое демисезонное пальто серое от пыли свисало как чехол от танка на вешалке. Спутанные пыльные волосы на голове и густой бороде прятали редкую седину. Жадный взгляд голодных глаз прошёлся по столу ломящегося от изысканных кушаний.
А ему бы обычного ржаного хлеба. Или даже – сухарь.
Бродяга облизал губы и трясущейся рукой указал на еду, потом, словно опомнился, одёрнул ладонь к телу и прижал к груди, тяжело сглотнув, спросил:
– Извините, или… я ошибся? – его глаза непонимающе бегали по присутствующим. – Это не мой дом? Прошу, тогда скажите…
– Дно ходячее! – гневно произнесла Максим, её тон походил на яростное громкое шипение змеи. – Ты как сюда вошло, дно? – Она вскочила со стула, оттолкнула мужика. – Пошёл вон, бомжара конченый, из нашего дома. – Она ещё раз толкнула бродягу. Тот пятился, стреляя испуганными глазами по сторонам. – Ты что, бомж, века попутал, о каком доме ты здесь говоришь? Мозги напрочь пропил, немытая скотина?!
Неимоверная, захлёбывающаяся злость и жестокость Макс заворожили Альберта. Он выпустил изо рта густой клуб дыма, нервно затянулся вновь. «Вот она – вампир, вот она – стерва, рвущая свою падаль. Продолжай, деточка».
Из-за стола повыскакивали все.
«Все они пресыщенные жизнью, преуспевающие, тем или иным образом достигшие благополучия, все они сейчас есть стервятники, и вся их суть выплёскивается наружу. И суть их – падальщики, которые из-за трёхсот процентов прибыли пойдут на любое преступление, даже приносить в жертву и пить кровь собственных детей. Мир несовершенен, слишком несовершенен, и это… хорошо!» Альберт медленно прикрыл веки.
Они набросились с криками, руганью и похабной бранью, отвращение и презрение жили богами в их головах, в голосах звучала хищная ненависть.
«Мы все вместе
Бродяга отходил и отходил, ловил ртом воздух, будто хотел начать оправдываться, терял и забывал мысль. Он увидел Альберта, явившегося из мглы и, казалось, узнал и потянул к нему руку. Профессор опустил на секунду глаза, а когда поднял, бездомный уже не видел его.
– Вы простите меня. – Бродяга отгораживался от наседавших, выставляя руки в мольбе, иногда вздрагивал от грязного словца, как от пощёчины. – Но мне казалось… что я жил здесь… Но…
– Как ты мог здесь жить, обшарва? – вскинула брови Анжела. – Твоя мать тебя на помоях рожала. Верно, угорала в пьяном или наркотическом угаре на грязных простынях в борделях для таких же убогих, как и ты.
– Да выкиньте эту шваль наконец-то!.. – крикнула Максим умоляющим тоном, говорящим и вопрошающим: «Ну сколько это можно терпеть?» – Вали отсюда, кому сказали?!
Бездомный выискивал глазами стол.
– Что ты мнёшься, как нищий на подаянии. – Максим пихнула бродягу. – Иди, вернись к маме и трахни её за пачку махорки… Ей не привыкать. Хрен, злополучный.
– Не могли бы дать немного воды?.. – попросил бездомный, кадык жадно ходил по сухому горлу, глаза пронзали уныние, безнадёга и боль.
– Тебе дерьма похлебать может нужно! – крикнула Римма, осветив друзей развесёлым взглядом, ища поддержки смехом. – Засунуть в туалете в унитаз, пусть из толчка похлебает! – Она радостно толкнула в плечо Веронику. – Да? Скажи? Давайте засунем, пусть напьётся, может, козлёночком станет? Всё получше будет выглядеть. Хоть умоется.
– Тебя стучаться не учили? Как ты вообще зашёл? Как ты додумался… как посмел войти в чужой дом?.. В такой – дом?.. И тем более таким… отбросом? – Богдан развёл руками.
– Извините, в следующий раз буду стучаться, – ответил бродяга, отбиваясь глазами от наседавших. Никто не желал видеть его мольбы. Лишь Альберт заметил в затравленных глазах непомерный груз печали, но он не вмешивался и не останавливал.
«Интересно, глаза глубокие, проникновенные, умные и… красивые, спрятанные под тяжестью мук… известных… только…»
– Он будет в следующий раз стучаться. – Богдан обернулся на друзей. – Вы слышали, оборванец в следующий раз постучится. – Он повернулся к бродяге. – Отвечаешь, что постучишься? А?! Говори, что клянёшься, или я сейчас возьму… – Он поискал глазами, что бы мог предложить воткнуть, ничего не нашёл, увидел в руке Дианы перьевую ручку, выхватил и помахал у «злополучного» перед глазами. – Вот эту ручку сквозь глаз воткну в твой мозг.
– Я постучусь, постучусь, – уверял бродяга, пятясь в сторону лестницы. – Не надо, я всё понял, я обязательно постучусь. Мне бы воды, и я уйду.
– Вы слышали, и тогда он уйдёт. – Богдан взял его двумя пальцами за пуговицу на груди, наигранной гримасой на лице выразил отвращение и оттянул. – А если не дадим, поселишься здесь на постоянку, – больше утверждал, чем спросил он и засмеялся. – Потап, твоей жене не нужен новый родственник? Или сосед по кроватям?
– Ну, я, конечно, понял про что ты. Это надо саму Анжелу спросить. – Потап повернулся к жене. – Нам не нужен третий ни лишний?