Утраченное звено мировой истории (статьи)
Шрифт:
Вот теперь можно перейти к афелию – наиболее удаленной точке. Для разгона возьмем алгебру – науку переселенцев, которые ни что иное, как евреи, появившиеся на «родине» алгебры. Об этом у меня в других статьях, а упоминание «переселенцев» для того, чтобы показать, что переселенцы как раз и есть удаленные от родины, аж до самого афелия. Теперь, как бы поступили переселенцы, оказавшись в афелии, среди другого народа? Не со строительства города, наверное, они бы начали, а с более широкого проникновения и внедрения в «окружающую среду», закрепления в ней. И как бы они называли себя при встрече, как идентифицировались? Слово для этого какое–нибудь надо, и что–то под вид афени вполне для этого подходит. Оно вполне понятно в своем кругу. А «окружающая среда», слыша его частенько, как назовет пришельцев, немного перековеркав на свой лад, это слово? Именно афенями (офенями). И постарается узнать, на какие, как говорится, шиши живут афени?
Вот теперь, когда слово афеня
Сначала пример из классики. Очень хороший русский писатель Гарин–Михайловский, ныне незаслуженно почти забытый, написал рассказ о почти безграмотном, забитом нуждой, жалком, многодетном еврее, работавшим каким–то конторщиком у купца в середине позапрошлого века. С утра до ночи, щелкая на счетах и подсчитывая чужие прибыли, этот еврей открыл одну из основ нынешнего математического анализа – дифференциальное исчисление, уже открытое за сто лет до него Эйлером и Гауссом. Но еврей об этом не знал, так как научился только писать и считать на счетах. Сделав свое открытие, еврей понял значение его и стал обивать пороги «присутственных мест», откуда его регулярно выпинывали, едва поняв суть его претензий, и не дав труда себе объяснить еврею более подробно, что это открытие уже имеется и используется на благо человечества. И этот жалкий человек никак не мог понять, почему же его великое открытие не хотят использовать? Оттого согласно поэтике Гарина еврея было еще жальче.
Пример из собственных наблюдений. С отличием закончив горный институт, я очень хотел пойти работать в научный институт, и меня там ждали, но, узнав про зарплату, я пошел на шахту. И кандидатскую диссертацию защитил только к 40 годам, и то – без отрыва от нее, любимой, …до отвращения. Зато я мог сказать жене, что зарплата у меня одна из наивысших в стране, хотя я ее и пропивал наполовину, притом с завидной регулярностью. Вот вкратце, что такое загадочная русская душа.
На этом фоне из–за недостатка мозгов один мой ровесник–еврей смог закончить только техникум, но работать пошел все же в тот же самый институт, на еще более низкую зарплату, соответствующую званию техника по сравнению с инженером. Несмотря на то, что у него уже было двое детей, увеличившееся до четырех через положенное время. Жизнь у него была мало сказать несладкой, она была на грани выживания с таким большим семейством. Но он даже не подумал идти в шахту, уподобляться мне, амхаарцу, приземленному и заземленному, то есть, грубо говоря, природному, генетическому рабу. Зато так выкручиваться из жизненных невзгод, не роняя своей еврейской «чести», как выкручивался мой еврей, могут только евреи.
Во–первых, на обед в столовой вместо порции 20–копеечного по тем временам борща он брал две полпорции борща, в двух тарелочках, по полцены каждая, и съедал их последовательно, одну за другой с «бесплатным» тогда в столовых хлебом. «Второе» он не брал, ограничивая себя чаем, по две копейки стакан. Фактически–то хлеб был платным, но его стоимость равномерно входила во все блюда, поэтому куски за столами никто из персонала столовой не считал, и его можно было есть, его сколько хочешь. Выгода в двух полупорциях борща вместо одной полной порции была та, что статистическим анализом мой еврей установил: раздатчица столовой чисто автоматически, боясь перелить край тарелки с порцией борща, немного недоливает до краев. А, наливая полпорции в такую же тарелку, во–первых, не боится перелить, во–вторых, стесняется, что борщ едва прикрывает дно тарелки, и наливает с учетом этого своего стеснения. И еврею абсолютно точно было известно, что разницы в двух полупорциях по сравнению с одной порцией вполне хватает еще на один–два куска хлеба, которые без жидкости никак не лезли в горло. И ему было совершенно наплевать на то, что не только ползала столовой ржет втихаря, глядя на него, но и специально ходит на этот спектакль. Презренные амхаарцы, что с них возьмешь?
Во–вторых, такой экономией семью не накормишь. Поэтому «жалкий» еврей очень экономил свои силы на работе, чтобы оставалось на домашний приработок. Он не курил из экономии, но если сидеть за кульманом целый рабочий день, то начертить можно ужасно много. А «норма проектирования» – 7
Нерастраченная на работе энергия посвящалась сбору макулатуры. В те времена «толстые» литературные журналы стоили копейки, выписывались народом охотно, и по прочтении немедленно выбрасывались на помойку. Жилищная проблема все еще не была решена нашим правительством, так же как и сегодня, поэтому на место, где должны у «буржуев» стоять книги, на ночь ставилась раскладушка. А советская власть еще не догадалась менять очень дефицитные и дешевые в те времена книги на квитки о сданной макулатуре, в пропорции по весу один к сорока, приблизительно. В этой ситуации мой «жалкий» еврей нашел свою коммерческую нишу, где и растрачивал оставшиеся от 7–8 листов в месяц силы. Он разрывал толстые журналы на составляющие их отрывки романов и повестей с пометкой «продолжение следует» и компоновал из них сочинения полностью, переплетал их весьма искусно, подписывал названия подобающим чертежным шрифтом, и нес по выходным на базар. Цикл этого производства занимал как раз неделю от и до еженедельной «толкучки» в городе с населением около 700 тысяч человек: день на сбор, день на сортировку, три дня – на переплетные работы, суббота, сами понимаете, домашний выходной, воскресенье – на продажу. Все необходимые для переплетных работ материалы, от клея до бумаги и дерматина в институтах никогда не охранялись, иначе бы сами институты надо было целыми днями держать под замком как склады. И ни один из уважающих себя ученых в институт не ходит без портфеля, а то за водкой даже сбегать не с чем.
Я не буду распространяться насчет того, жалки ли в действительности такие евреи по сравнению со сталеварами и шахтерами, махающими кувалдами, с «полеводами», стоя по полчаса в сутки спящими в страду и спящими остальное время целыми сутками насквозь, свинарками и доярками со скрюченными, «натруженными» руками. Каждый выбирает свое, притом еще в ранней юности, и опираясь на свой «генетический аппарат». Главное в том, что таких «жалких» евреев немало, даже много. Я мог бы рассказать про еврейку–медсестру, продающую направо и налево бланки справок по рублю, но в перчатках, чтобы не осталось даже отпечатков пальцев на них. Ее же, возящую на «скорой помощи» бачки с навозом себе на огород. Другого еврея — «ученого», целый рабочий день болтающегося по коридору института на случай приглашения на выпивку, но не выпивать, а наесться под шумок до отвала. Я же говорю, что не это главное, главное в том, что их немало. А вот это–то как раз мне и нужно, чтобы закончить про офеню, и заодно про то как «по фене ботают».
Сразу скажу, что хотя у меня статистика слов в основном русская, эта или этот офеня – слово, вернее корень его, международное, общеевропейское. Офит и офиология – слова «греческие», а греческий язык, затем переросший в латынь, не в Московии родился, на нем вся ученая Европа писала. А произошли эти два слова от змеи собственно, непонятного, умного, изворотливого существа. Недаром его в качестве эмблемы медицины оставили. При этом совершенно не помнят, как и почему это произошло, и выдумывают чушь, дескать, ядом лечатся. Да не ядом больше лечатся, всяк дурак знает, а травами. Тут главное не яд, а изворотливость в лечении, именно она требуется. Афектацию, дескать, французы придумали. Что, прямо с потолка что ли взяли? Непохоже, слово заковыристое, но очень в своей основе правильно интерпретирующее неестественность, наигранность, показушность. А вы думаете можно движения змеи описать хоть одним «естественным» уравнением? А офеня как должен неестественно изворачиваться, чтобы всучить вам совершенно ненужную вам вещь, причем втридорога? И если вы не обратили свое внимание на афишу, призывающую вас именно за деньги посетить какое–нибудь сборище, то я вам напоминаю, взгляните еще раз немного выше. Притом заметьте, если кто–нибудь из вас объяснит происхождение всех выше рассмотренных мной слов, разумеется, не такой галиматьей, как объясняется медикам эмблема медицины, то я немедленно извинюсь, даже из гроба.
Перехожу снова на русские слова. Фаля, конечно, олух и офалить его не грех. Только сам себя добровольно так называть никто не будет. Другое дело, когда услышишь о ком–то другом такой отзыв, и запомнишь его навечно, дескать, пригодится для словарного запаса, пусть пока полежит в голове до востребования, как такое же письмо в почтовом окошке. Но кто–то должен же первым придумать или хотя бы употребить слово фаля, чтобы другим стало завидно, и чтобы они произвели от него вторичное офалить. Представьте, кроме евреев по–первости нас так никто назвать не мог, а потом мы насобачились уже сами называть так друг друга в надежде, что сами мы лично – вовсе не фали. Вот теперь мне и потребуется мое лирическое отступление насчет евреев, «жалких» евреев.