Утраченные иллюзии
Шрифт:
При слове "генерал" и имени знаменитого Бенжамена Констана лавка в глазах провинциальной знаменитости приняла размеры Олимпа.
– Лусто, мне надобно с тобою поговорить,- сказал Фино.- Мы встретимся в театре! Дориа, я принимаю предложение, но при одном условии! Идемте в ваш кабинет.
– Побеседуем, дружок,- сказал Дориа, пропуская Фино вперед и жестом давая понять ожидавшим его десяти посетителям, что он занят.
Он уже собирался исчезнуть, как вдруг нетерпеливый "Люсьен остановил его.
– Вы взяли мою рукопись; когда ждать ответа?
– Зайди, мальчик, дня через три или четыре, тогда увидим.
Лусто увлек Люсьена, не дав ему времени раскланяться с Верну, Блонде, Раулем Натаном, генералом Фуа и Бенжаменом Констаном, книга которого "Сто дней" только
– Что за лавочка!
– вскричал Люсьен, садясь подле Лусто в кабриолет.
– В Драматическую панораму. Живей! Получишь тридцать су,- сказал Этьен кучеру.- Дориа - пройдоха, в год он продаст книг на полтора миллиона франков, а то и более. Он как бы министр от литературы,- отвечал Лусто, самолюбие которого было приятно польщено, и перед Люсьеном он изображал собою великого мастера.- В алчности он не уступит Барбе, но размах у него, шире. Дориа соблюдает приличия; он великодушен, но тщеславен; что касается ума,- это вытяжки из всего, что вокруг него говорится; лавка его любопытное место. Тут можно побеседовать с выдающимися людьми нашего времени. Тут, дорогой мой, за один час юноша почерпнет больше, нежели за десять лет кропотливого труда над книгами. Тут обсуждают статьи, тут находят темы, завязывают связи с влиятельными и знаменитыми людьми, которые могут оказаться полезными. Нынче, чтобы выдвинуться, необходимо заручиться знакомствами. Все случай, как видите! Самое опасное - философствовать, сидя в своей норе.
– Но какая наглость!
– сказал Люсьен.
– Пустое! Мы все потешаемся над Дориа,- отвечал Этьен.- Если вы нуждаетесь в нем, он будет вас попирать; он нуждается в "Журналь де Деба", и Эмиль Блонде заставляет его вертеться волчком. О! Если вы войдете в литературу, вы еще не то увидите. Неужто он вам не говорил?
– Да, вы были правы,- отвечал Люсьен.- Я страдал в этой лавке более, нежели ожидал по вашим предсказаниям.
– К чему страдать? То, что мы оплачиваем нашей жизнью,- наши темы, иссушающие мозг, созданные в бессонные ночи, наши блуждания в области мысли, наш памятник, воздвигнутый на нашей крови,- все это для издателей только выгодное или убыточное дело. Для издателей наша рукопись - вопрос купли и продажи. Для них в этом - вся задача. Книга для них представляет капитал, которым они рискуют; чем книга лучше, тем менее шансов ее продать. Каждый выдающийся человек возвышается над толпой, стало быть, его успех в прямом соотношении с временем, необходимым для оценки произведения. Ни один издатель не желает ждать. Книга, вышедшая сегодня, должна быть продана завтра. Согласно этой системе издатели отвергают книги содержательные, требующие высокой, неторопливой оценки.
– д'Артез прав!
– вскричал Люсьен.
– Вы знаете д'Артеза?-сказал Лусто.- Мое мнение: нет ничего опаснее одиноких мыслителей, подобных этому юноше, воображающих, что они могут увлечь за собою мир; эти фанатики совращают мечтателей, которые питают свое воображение самообольщением, уверенностью в своих силах, что свойственно всем нам в юности; эти люди с посмертной славой препятствуют нам выдвигаться вперед в том возрасте, когда продвижение возможно и полезно. Я предпочитаю систему Магомета, который, приказав горе придвинуться к нему, затем воскликнул: "Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе!"
Эта острота, представившая доводы в яркой форме, способна была поколебать Люсьена в выборе между стоической нищетой, которая проповедовалась Содружеством, и воинствующей доктриной в изложении Лусто. Вот отчего ангулемский поэт вплоть до бульвара Тампль хранил молчание.
Драматическая панорама помещалась на бульваре Тампль, напротив улицы Шарло, ныне на этом месте стоит жилой дом; то была очаровательная театральная зала, и хотя на ее подмостках впервые выступал Буффе, единственный из актеров, унаследовавший искусство Потье, а также Флорина,
– Этот господин пришел со мною,- сказал Этьен,. и все контролеры склонили головы.
– Вам будет трудно найти место, сударь,- сказал старший контролер.Свободна только ложа директора.
Этьен и Люсьен бродили по коридору, вели переговоры с капельдинерами.
– Идем на сцену, поговорим с директором, он даст нам свою ложу. И я тебя представлю героине вечера, Флорине.
По знаку Лусто служитель при оркестре Ъынул ключик и открыл потайную дверь в толстой стене. Люсьен последовал за своим другом и внезапно из освещенного коридора попал в ту темную лазейку, которая почти во всех театрах служит путем сообщения между зрительной залой и кулисами. Затем, поднявшись по сырым ступенькам, провинциальный поэт очутился за кулисами, и перед его глазами открылось диковинное зрелище. Узкие подпорки для декораций, высота сцены, передвижные стойки с кенкетами, декорации, вблизи столь безобразные, размалеванные актеры в причудливых одеяниях, сшитых из грубых тканей, рабочие в замасленных куртках, канаты, свисающие с потолка, подобранные задники, режиссер, разгуливающий в шляпе, отдыхающие фигурантки, пожарные - весь этот шутовской реквизит, унылый, грязный, омерзительный мишурный, весьма мало напоминал то, что Люсьен видел из зрительной залы, и удивлению его не было предела. Шел последний акт тягучей мелодрамы "Бертрам" - пьесы, написанной в подражание одной трагедии Мэтьюряна, высоко ценимой Нодье, лордом Байроном и Вальтером Скоттом, но не имевшей никакого успеха в Париже.
– Давайте вашу руку, коли не желаете свалиться в трап, опрокинуть себе на голову лес, разрушить дворец или зацепиться за хижину,- сказал Этьен Люсьену.- Скажи, мое сокровище, Флорина у себя в уборной?-сказал он актрисе, которая в ожидании выхода на сцену прислушивалась к репликам актеров.
– Да, душенька! Спасибо, что замолвил за меня слово. Это тем более мило, что Флорина приглашена в наш театр.
– Смотри, деточка, не упусти выигрышной минуты,- сказал ей Лусто.Бросайся на сцену, воздев руки! Произнеси с чувством: "Остановись, несчастный!" Ведь нынче сбор две тысячи.
Люсьен подивился на актрису, которая мгновенно преобразилась и вскричала: "Остановись, несчастный!" - голосом, леденящим кровь. То была другая женщина.
– Таков театр!
– сказал ему Лусто.
– Такова в литературном мире лавка Дориа в Деревянных галереях, такова газета - настоящая кухня,- отвечал его новый друг.
Появился Натан.
– Ради кого вы тут себя утруждаете?
– спросил Лусто.
– В ожидании лучшего я пишу для "Газетт" о маленьких театрах,- отвечал Натан.
– А-а! Отужинайте сегодня с нами и похвалите Флорину, буду премного вам обязан,- сказал ему Лусто.
– К вашим услугам,- отвечал Натан.
– Вы знаете, она живет теперь в улице Бонди.
– Лусто, душка, кто этот красивый молодой человек?
– спросила актриса, возвратившись за кулисы.
– Э, моя дорогая, это большой поэт, будущая знаменитость. Господин Натан, мы ужинаем вместе, позвольте представить вам господина Люсьена де Рюбампре.
– Вы носите хорошее имя, сударь,- сказал Люсьену Рауль Натан.