Утрата
Шрифт:
Злое.
Злое и разочарованное.
Сибилла почувствовала, как в животе растет комок. Обошла диван. Беатрис Форсенстрём не отрывала глаз от книги, которую держала в руках.
Сибилла рискнула.
— Что случилось? — произнесла она тихо.
Мать не ответила. Она продолжала читать, словно Сибиллы вообще не было рядом. Словно у нее никто ничего не спрашивал.
— Почему ты сердишься?
Молчание.
От комка в животе ее начало тошнить. Откуда она узнала? Кто ее видел? Она же действовала так осторожно.
Она сглотнула.
— Что я сделала?
Никакой реакции.
Стыд.
Она снова вышла в холл и направилась к лестнице. Знала, что ее ожидает. Часы тревоги в преддверии взрыва. Часы вины, стыда, раскаяния и тоски по прощению. Боже милосердный, пожалуйста, пусть время течет побыстрее. Боже милосердный, пожалуйста, сделай так, чтобы она сказала, в чем дело, и чтобы меня простили. Но так, чтобы она ни о чем не узнала. Боже милосердный, ну пожалуйста, не отнимай этого у меня.
Но Бог не всегда милосерден. Когда на нижнем этаже пробили часы, сообщая, что ужин подан, Беатрис Форсенстрём в комнате у Сибиллы так и не появилась.
Ее тошнило. Запах жареного картофеля вызвал рвотные позывы.
Она знала, что ее ждет. Ей придется просить и умолять, чтобы ей сказали, в чем она провинилась.
И только когда она вдоволь напросится и наумоляется, Беатрис Форсенстрём позволит ей это узнать.
Когда она вернулась, часы на стокгольмском вокзале показывали без двадцати пяти час. Шимпанзе, которой посчастливилось прожить несколько лет в Швеции, по возвращении в родной таиландский зоопарк была помещена в слишком тесную клетку — эта новость породила небольшое народное волнение и чуть потеснила убийство в «Гранд-отеле» на первых полосах развешанных в киосках газет. Она поднялась на эскалаторе до виадука Клараберг и двинула к площади Сегеля. Обычно она проводила много времени в читальном зале Центра культуры, но сегодня у нее не было ни малейшего желания читать газеты.
Обезьяны не интересовали ее никогда, а об убийстве в «Гранд-отеле» ей хотелось знать как можно меньше. Через какое-то время она обнаружила, что сидит на скамейке на набережной. Спиной к воде, а лицом аккурат к «Гранду».
Оцепление сняли. Выглядело все в точности как и три дня назад, когда она, ничего не подозревая, перешагнула порог отеля. У выхода стоял лимузин, шофер и охранник разговаривали друг с другом.
— Что, сидишь грехи замаливаешь?
Она вздрогнула, словно ее ударили. Сзади нее стоял Хейно со всем своим скарбом. Она знала, что где-то под этими пластиковыми пакетами и пустыми банками прячется ржавая старинная детская коляска, Сибилла даже помнила, где и как он нашел этот антиквариат, но из-под мусора выглядывали только колеса.
— О господи, как ты меня напугал!
Слегка усмехнувшись, он сел рядом. Запах застаревшей грязи перебил все остальные. Она чуть подвинулась в сторону, но так, чтобы он ничего не заметил.
Он посмотрел на фасад «Гранд-отеля».
— Это ты?
Сибилла перевела на него взгляд. Да, слухи быстро распространяются. Вряд ли Хейно читает по утрам газеты.
— Нет.
Хейно
— У тебя есть что-нибудь?
Она покачала головой:
— Выпить нет, но я могу дать тебе сухарь.
Он потер свои черные ладони и посмотрел на нее с предвкушением.
— Сухарь. Тоже неплохо.
Она открыла рюкзак, где хранился запас, оставшийся от гостиничного завтрака. Он ел с жадностью.
— Эх, мерзавчик бы к этому — и можно чувствовать себя принцем!
Она улыбнулась. Сухарь плохо поддавался его уцелевшим зубам. Жалко, что она не может дать ему выпить.
К ним приближались две благообразные эстермальмские дамы с похожей на крысу собачонкой в грязенепроницаемом костюме. Увидев Хейно, одна шепнула что-то на ухо другой, и они прибавили шаг. Хейно посмотрел на них и в тот момент, когда дамы поравнялись с ними, встал со скамейки:
— Здравствуйте, не желаете ли откусить?
И протянул им половину сухаря. Притворяясь, что ничего не слышат, дамы не помня себя устремились прочь — быстрым шагом, чтобы не унизиться до бега.
Сибилла улыбнулась. Хейно снова сел.
— Поберегись, — крикнул он им вслед. — Сзади крыса!
Дамы поспешили дальше, к лестнице Национального музея, и там остановились, чтобы убедиться, что их никто не преследует. Теперь они возмущенно и громко говорили что-то друг другу. С моста Шеппсбрун вывернул полицейский автомобиль. По жестам дам Сибилла поняла, что сейчас они его остановят. Сердце забилось быстро-быстро.
— Хейно, я должна попросить тебя кое о чем, — спешно произнесла она.
Автомобиль остановился, дамы показывали на их скамейку.
— Ты меня не знаешь.
Хейно посмотрел ей в глаза. Полицейский автомобиль снова тронулся с места.
— Еще чего. Как это я не знаю Сибиллу, королеву Смоланда?
Продолжая говорить, Сибилла смотрела прямо перед собой.
— Не сейчас. Пожалуйста, Хейно! Сделай вид, что ты меня не знаешь.
Полицейская машина остановилась рядом с ними, и оба полицейских вышли на тротуар. Мужчина и женщина. Двигатель продолжал работать. Посмотрев на них, Хейно отправил в рот последний кусок сухаря.
— Здравствуй, Хейно. Ты ведь не хамил дамам, правда?
Чуть повернув голову, Хейно уставился на дам, которые по-прежнему стояли у Национального музея. Сибилла заглянула к себе в рюкзак в надежде не пересечься взглядом с полицейскими.
— Нет, я ел сухарь.
И в доказательство того, что он говорит правду, широко открыл рот, демонстрируя полиции его содержимое.
— Вот и хорошо, Хейно. Так и продолжай.
Хейно закрыл рот и продолжил. Фыркнул:
— Вам легко говорить.
Сибилла копалась в наружном кармане рюкзака.
— Он вас не беспокоил?
Сибилла сообразила, что они обращаются к ней. Посмотрела вверх и притворилась, что ей что-то попало в глаз.
— Меня? Нет. Нет-нет.
Открыла другой карман и продолжила поиски.
— Я никогда не беспокою королев, — произнес Хейно со значением. — Особенно королев Смоланда.
Сибилла закрыла рюкзак, но голова ее по-прежнему была опущена.
— Это хорошо, Хейно, — сказала женщина. — Так и должно быть.