Утреннее море
Шрифт:
Его брат тем временем стоял на голове. Брат, конечно, — но сводный, который жил в другой семье, куда более зажиточной.
Вито ощущал себя невероятно одиноким.
Как в тот день, когда падающие башни были его родителями.
Но он постарался не выказывать плохое настроение. Они поехали в Центральный парк, прошлись вокруг озера. У Вито перед глазами все время стояло громадное огненное озеро и те, кто остался там без возможности выбраться. Вечером он отказался играть с братом в супергероев, когда они оказались в ресторане «Джо Аллен». Отец обозлился на него, он — на отца. Всю ночь Вито просидел с ноутбуком на коленях, перед
Внутри Вито оставалась вонь от пожара его собственных башен. Это стало заметно в Триполи. Ароматы кофе и пряных специй — возможно, напомнившие Вито Нью-Йорк с его запахами разных национальных блюд, — прогнали тоску. Она рассеялась как дым.
Триполи был башнями-близнецами их семьи, стертыми с лица земли. Уничтоженной памятью.
Отец Вито говорил, что Анджелина так и осталась изгнанницей, мечтающей вернуться на родину. И что даже их брак был для нее лишь вынужденной остановкой на пути туда.
Адвокат, элегантный, как и его пиджаки, он всегда извергал потоки слов, делавшие жизнь разбавленной, пресной, безобидной. Мать была полной противоположностью отцу — способная оставаться лишь собой. Она не носила изысканных нарядов и даже лифчиков. Теперь Вито понимал, почему отец пошел на развод. Мать часто ставила в тупик и его самого. Анджелина могла целыми днями не произносить ни слова. Нет, она ни в чем не упрекала сына — просто делала все молча, как Ганди. Писала записки. Она родилась, чтобы прожить жизнь старой девой. Одинокая покорительница скал.
В одной из ее записок говорилось: Пробить эмоциональную стену. К кому она обращалась — к сыну или к самой себе? Вито свернул записку в трубочку, как и все остальные.
В Триполи он многое понял о своей матери, о ее тоске по Африке: старая, тупая боль, накатывающая приступами вроде малярийных. После них остаются налитые кровью стеклянные глаза, распухший язык, который не ворочается во рту. Словно человека укусило существо, живущее у него внутри. Теперь это существо вылезло наружу, величественное и прожорливое.
Теперь мать двигала бедрами и животом по-другому, точно улавливала ритм здешнего моря, его длинных волокнистых волн. И мелодию уда, [10] на котором играл паренек у фонтана Газели. Она сняла свои шлепанцы и гордо шлепала по асфальту черными пятками.
Она произвела биопсию города. Внимательно оценила все плохое, что пришло на смену хорошему, и теперь наслаждалась этими увечьями — как раньше после удаления опухоли.
Бабушка, как живой труп, брела по Голгофе перемен — слишком неожиданных, а потому безжалостных. Анджелина поддерживала ее.
10
Струнный инструмент.
Они погружались в воспоминания — сперва робко, потом все более лихорадочно, балансируя между яростью и восторгом: волосы растрепаны, глаза блестят. В этих
Бабушка все больше смелела. Ее больше не донимали артрит и мигрень, она двигалась проворно, и вид у нее был лукавый. Вот она остановилась под аркадами османских времен: Здесь был ресторанчик Ахмеда и Кончетты, помнишь? Булочки с кремом, баклажаны… мясо со специями в виноградных листьях… Затем пошли здания фашистской эпохи: А здесь жил парикмахер, помнишь? Выезжал на лошади с дочкой…
Церковь Мадонна делла Гуардия превратили в спортзал, кафедральный собор — в мечеть. Площади Кастелло и Италия по воле вождя объединили в большую Зеленую площадь.
Они поднялись на мост, перекинутый через железнодорожные пути, и пошли в сторону Казе-Операйе.
Родной квартал стал неузнаваемым. Новое вытеснило старое, и сориентироваться было сложно. Дом стоял примерно там, где теперь высилось здание со стальным каркасом; оно поглотило и свечную мастерскую. Бабушка закружилась в прострации, бормоча что-то камням, словно лозоходец, обращающийся с вопросом к земле.
Вито вновь подумал о площадке, где стояли башни-близнецы. О том, что построят на этом месте. О том, что когда-нибудь люди забудут про все это.
Затем они направились к кладбищу Хамманджи. Мешки с мусором под лучами солнца, кроватные сетки. Теперь здесь появились могилы других иностранцев — китайцев, египтян. Старое христианское кладбище обрело новую жизнь. Итальянский участок напоминал стройплощадку: стены с распотрошенными погребальными нишами, ряды полок — библиотека без книг. Они миновали заброшенные могилы неизвестных солдат и мраморный мавзолей Итало Бальбо, тоже пустой.
Наконец они добрались до детского участка, где лежали, в числе прочих, жертвы эпидемии гастроэнтерита.
Бабушка Санта принялась искать своего младенца, умершего полвека назад. Чтобы прочитать имена тех, кто лежал высоко, она надела очки и забралась на лесенку. Она заглядывала в каждую ячейку, бесцеремонно рылась в останках — будто выбирала зелень и фрукты на рынке, отодвигая коробки, роясь в выставленном товаре. Будто занималась чем-то совершенно обычным. Но вокруг все было нереальным. Грязные дыры, где обитали крысы. Самые обеспеченные смогли перевезти прах своих детей. У них же не было на это денег. Но теперь, в старости, Санта плохо помнила, что происходило тогда. Ее воспоминания незаметно подправлялись. И сейчас она говорила: хорошо, что мы оставили маленького Вито здесь, где он родился и прожил так недолго.
Вито встревожился. К горлу подступил твердый комок, стало больно глотать. Он надеялся, что бабушка найдет захоронение, однако, глядя на все это, боялся обнаружить свое имя на могильном камне. Появилась Анджелина — она искала в другой части кладбища, ей помнилось, что могила была там. Разъяренная, она остановилась.
Что ты делаешь! Он не там! — закричала бабушка.
И обе завели нелепый спор посреди кладбища, крича, будто на рынке. Припоминали друг другу старые обиды. Все это выглядело комично. Потом они утомились, и все закончилось, как обычно: Анджелина взяла свою мать под руку.