Утренний Конь
Шрифт:
Но ребята с мартышкой не уходили. Павел разбудил обезьянку. Макка услышала за дверью обезьяньи голоса и бурно обрадовалась.
Она взволнованно закричала:
«Я хочу к вам, я Макка, мартышка!»
«Заходи, заходи!» — дружно ответили обезьяны.
Макка вырвалась из рук Павла и с громким радостным визгом влетела в теплое помещение. Но смотритель обезьянника вытолкал ее назад за дверь. Таня снова завернула Макку в одеяло.
А тем временем обезьяны в клетках кричали на своем обезьяньем языке:
«Макка, приходи завтра! Завтра дежурит другой, добрый!»
«А
«Он наши апельсины забирает!»
«Ворует наш сахар!»
«Выпивает наше вино!»
«Он сластена! Пьяница! Лентяй!»
Макка гневно глядела на смотрителя обезьянника.
— Эта мартышка девочку спасла, — сказала Таня.
— Она славная обезьянка, — добавил Павел.
Не ответив, Сластена-Пьяница-Лентяй захлопнул за ними двери, обитые серой жестью.
— Что же мы будем делать? — спросила Таня беспокоясь.
Со стороны порта донеслись протяжные судовые гудки.
Павел внимательно прислушался к ним, поднял голову и сказал:
— Что делать? Идем, Танька, я знаю!..
Он привел Таню в гавань. У трапа океанского корабля «Сухона» Павел остановился.
— Не идете ли вы в Африку? — спросил он вахтенного матроса.
— Нет, мы направляемся в Геную, — ответил вахтенный.
Павел взял Таню за руку, и они пошли дальше.
Макка глухо ворчала. От горькой обиды она вся тряслась. К тому же в гавани было холоднее, чем в городе. Холод шел с северо-востока, гнал оттуда крутую зыбь, которая до предела натягивала тросы кораблей. Было похоже, что они хотят оторваться от берега и плыть против ветра вдаль, только бы не мерзнуть на причале. А мальчик и девочка из поселка Солнечного всё шагали по набережной. Порой то тут, то там слышался простуженный голос Павла:
— Эй, вахтенный на «Заре», не идете ли вы в Африку?
— Наш путь в Грецию, малыши!
Ни один корабль не направлялся в Африку.
— Нам надо домой, — наконец произнесла Таня посиневшими губами.
— Потерпи, ведь ты не Верка, а хочешь — уходи, — осуждающе сказал Павел.
И Таня осталась. В конце мола, за которым начиналась дамба маяка, на них обратил внимание грузчик в стеганой ватной куртке.
— Кто такие? Что это у вас за зверь под одеялом? Ну-ка, покажите. Да это же мартышка с «марокканца»! — в крайнем удивлении воскликнул он. — Как она к вам попала?
Выслушав ребят, он одобрительно присвистнул и сказал:
— А теперь шагом марш за мной! Я покажу вам судно, которое идет к берегам Африки на лов сардины. Сейнер «Баклан» называется…
На сейнере ребят угостили ужином и напоили чаем, а Макке влили в рот немного коньяка. Она сразу захмелела. Шум моря и знакомые корабельные запахи успокоили ее.
Когда Павел и Таня вернулись в поселок Солнечный, снова началась метель, но дома было тепло, радушно гудела печь, и Верка, открывшая им дверь, не стала их упрекать. Она даже приветливо улыбнулась. Правда, под глазами девочки были красные полоски — следы недавних слез. По-видимому, бабке Ксении было не так легко утешить свою маленькую
— Знаю, знаю, вы были в Африке! — горланила она. — Там много солнца!
— Ого! — подтвердила Таня.
— Значит, мартышка будет здоровой!
Бабка Ксения, одним глазом строго посмотрев на Верку, а другим подмигнув Павлу, сказала:
— Не мешай, Верка, отдыхать людям с дороги…
Тем же вечером Макка на большом рыболовецком сейнере вышла в море. Но в свою Африку она попала не скоро. В Гибралтаре команда «Баклана» передала Макку на португальский парусник «Фортуна». С португальского парусника она попала на французское судно «Селеста», а потом на испанской рыбачьей шхуне Макка была возвращена на «Федалу», стоящую в Касабланкской гавани.
Старик Гасан обрадовался своей любимице. Но слово сдержал. Он отнес Макку за город, в лес, и мартышка снова стала веселой лесной обезьянкой. Порой, взобравшись на высокую пальму, она задумчиво глядит на север. Нет, не о холодном снеге думает она… Макка о нем забыла. Она даже забыла о смотрителе обезьянника с лицом плоским, как тарелка. Маленькая обезьянка до сих пор с благодарностью вспоминает ребят из Солнечного, что так заботливо отнеслись к ней, больной мартышке.
Белоснежка
Так прозвали в школе Таньку Боневу. И недаром. Любила она все белое. И белые облака. И белые паруса. И белые туфли. А зимой, когда замерзало море и над ним бушевала снежная метель, уходила Белоснежка на лыжах подальше от берега и там до самого вечера кружилась вместе с метелью.
Все белое волновало ее. Она могла час-другой глядеть на белый цветок, выросший в поле. Сядет возле него, скрестив по-турецки ноги, и что-то бормочет над ним, словно колдунья.
Ну, а когда иней покрывал ветви деревьев, Танька становилась сама не своя. Идет, глаза вытаращит, рот откроет и никого не узнает на улице. А мы смеемся над Белоснежкой.
Однажды я, Лорка и Линка сказали:
— Белоснежка, как только склянки в гавани пробьют десять часов вечера, правей луны появляется планета Белая… Там живут белые люди, белые лебеди, растет белая пшеница и даже подсолнухи там все белые…
Но Танька рассердилась:
— Зачем вы смеетесь надо мной? Я ведь не дурочка… Нет планеты Белой! А вот звезда Белый Карлик есть, и живут там карлицы-лгуньи…
— Значит, это мы карлицы? — спрашивает Лина.
— Понимайте как знаете!
Тогда рыжая Лорка, самая ершистая из нашей компании, говорит:
— Ты, Танька, больная. Помешалась на белом цвете. Тебе надо лечиться в психбольнице, на Слободке!
После этого Белоснежка перестала с нами здороваться.
Жила она на Рыбацком причале, с отцом, береговым матросом, в домике под узорчатой черепицей. Танькин отец имел собственную моторную лодку. И она называлась, конечно, «Чайкой».