Утри мои слезы

Рябикина Любовь

Полковник молчал, глядя перед собой и не видя ничего. Перед ним вновь почему-то возникла зеленая трава на краю обрыва и Инга, лежащая на этой траве с закрытыми глазами, такая бледная и беспомощная. На сердце стояла щемящая пустота. Казачий атаман вел машину и тоже молчал. Наконец Горный повернул голову:

– Валентиныч, вы что, все с цепи посрывались? Какая любовь? Ей сорок два, мне тридцать пять! Мы знакомы третьи сутки. Что вы все так уверены в нашей любви?!? Объясни!

Алексей вздохнул:

– Знаешь, я свою жену случайно повстречал.

Было мне уже далеко за тридцать. Я ей в отцы годился. А она молодая, всего девятнадцать. Я тоже сопротивлялся любви, считал себя старым. Тогда она, молоденькая девчонка, начала за мной ухаживать. Словно мать порой вела себя. Это в девятнадцать-то! И я понял, что возраст не самое главное в жизни. Самое важное – любовь. И вот сейчас ей тридцать восемь, а мне пятьдесят семь. Я благодарю Бога, что она у меня есть.

Василь возразил:

– Но это ты старше, а тут она! И тоже, порой, как мать ведет себя!

Селиверстов грустно усмехнулся:

– У нее же предназначение такое – быть матерью. Видно нет у нее больше никого, чтоб заботиться, раз дети выросли да одна. Я пока ее с Майкопа вез, повыспросил. Одинокая она. И душа у нее одинокая. Я гораздо больше тебя прожил, вижу. Она и пишет-то, скорее всего, от безысходности, старается через жизнь героев пережить то, что хотела бы. Еще раз говорю, возраст это не важно. Жена моего дядьки на пять лет старше и что? Живут пятьдесят лет вместе. Ему семьдесят три, а ей семьдесят восемь.

Горный хотел что-то возразить. Уже открыл рот и тут же замер, так и не произнеся ни слова. Валентиныч продолжал говорить о многочисленных друзьях и знакомых, у которых была тоже большая разница в возрасте. За разговором они и не заметили, как въехали в Майкоп. Алексей хорошо знал город и направился прямо в госпиталь, петляя по чистеньким цветастым улицам. Притормаживал на светофорах и ехал дальше. На одном из перекрестков его тормознул гаишник. Деловито помахивая жезлом, подошел к «Ниве» и наклонился, заглядывая в салон:

– Сержант Сидоркин! Предъявите документы.

Заметил кровь на заднем сиденье и пятнистой форме военного, сидевшего рядом с водителем. Заметно напрягся, оглядываясь по сторонам в надежде, что поблизости окажется кто-то из своих. Но рядом никого не наблюдалось. Рука медленно потянулась к кобуре. Глаза застыли на окровавленных руках сидевшего впереди полковника. Кисти оказались крепкими.

Василь почувствовал его напряженность всем нутром. С отчаянием, неожиданно даже для себя, перегнулся к рулю, протягивая документы и взмолился, выглядывая в открытое окно на дверце:

– Сержант, будь человеком! Я полковник Горный! Мы женщину везли, мою жену раненую бандитом, вот откуда кровь. Ее по дороге в «скорую» перегрузили и сейчас она уже в госпитале. «Скорая» мимо тебя должна была с мигалкой и сиреной промчаться. Мы туда летим, отпусти! Не веришь, поехали с нами!

Милиционер заглянул в его страдающие глаза. Поверил сразу, так и не взяв удостоверение. Рука дрогнула, отодвигаясь

от кобуры. Вспомнил, что действительно несколько минут назад с воем пролетела «скорая помощь». Вскинул руку к козырьку фуражки, возвращая документы Селиверстову:

– Проезжайте! – Взглянул в глаза Василя еще раз: – Надеюсь, что с вашей женой все хорошо будет.

Через пять минут Горный находился на КПП госпиталя. Селиверстов, запиравший машину, вошел на пару минут позже. Полковник назвал фамилию пациентки:

– Ее оперировать должны!

Услышал от не молодой женщины, сидевшей в регистратуре:

– Минуточку…

Она набрала номер телефона, назвала фамилию Инги и какое-то время слушала. Василий и Алексей не сводили взглядов с лица женщины, облокотившись о стойку. Наконец дежурная положила трубку:

– Пройти-то вы можете, только ей сейчас действительно операцию делают. Вы ничем не поможете. Кое-что уже известно: крови много потеряла и пуля у самого бронха застряла, задев край легкого.

Полковник решительно положил удостоверение на стол:

– Пропускайте! Мы вдвоем.

Женщина пролистала удостоверение. Не найдя вкладыша о семейном положении, взглянула на его решительное лицо:

– Кто она вам?

– Гражданская жена, но это пока.

Дежурная записала их данные в журнал. Старательно объяснила, как пройти к хирургии. Выписала два пропуска, покосившись на часы. Время для посещения закончилось пятнадцать минут назад, но она поняла, что эти двое не отступят. Высунувшись из окошечка, крикнула солдату на входе:

– Пропусти! – И уже вслед им посоветовала: – Товарищ полковник, вы бы хоть руки помыли.

Василий этих слов уже не слышал. Он пулей выскочил из КПП, не обратив внимания на солдата, и помчался в указанном направлении, не обращая внимания на то, что все встречные прохожие с ужасом смотрят на кровь на его руках и одежде. Горный ничего не замечал. Селиверстов едва поспевал за ним, но ни слова не говорил и не останавливал. Валентиныч понимал, что душой военный уже с Ингой. Только в эти минуты он понял, что постарел и от того мужика из МЧС, которым он был когда-то, мало что осталось. Алексей чувствовал одышку, ноги заметно отяжелели, да и сердце в груди бухало, словно молот, где-то у горла.

Полковник влетел в хирургическое отделение на второй этаж за несколько секунд, прыгая через две ступеньки. Селиверстов окончательно отстал и остановился на лестничной площадке между этажей. В обширном холле у лестницы стояла высокая стойка со столом. По обе стороны от поста имелись две двери, ведущие в хирургию и реанимацию. Симпатичная крепкая медсестра что-то писала в журнал и из-за стойки торчала лишь высокая шапочка, прикрывающая темные волосы.

Появление Горного имело эффект разорвавшейся бомбы. Больные, сидевшие у открытого окна, замолчали, глядя на мужчину. Полковник быстро огляделся в холле. Направился к стойке, никого и ничего не видя.