Утро без рассвета. Книга 1

Нетесова Эльмира Анатольевна

— А в чем причина? Вы не интересовались?

— Говорят, что его незадолго до того бык на рогах катал. Может и сказалось. Оно ведь не все сразу вылазит.

— Значит, был, — задумчиво сказал Яровой, все вспоминая и взвешивая. — Ну, а что вы еще знаете о нем?

— Знаю, что на ферме он получал неплохо. На жизнь ему не только хватало, а и оставаться должно было. К тому же, сами понимаете, расходов у него особых не имелось. Работают на ферме много и долго. Лето на выгоне. На пастбищах. В село лишь по осени

возвращаются. Так и для нас лучше, спокойнее.

— Вы с ним беседовали?

— Ну, а как же?

— Ну и как? Впечатление какое?

— Для меня любой из них — конченный человек. Что ни говорите, работаем мы тут с ними, мучаемся, а они выходят на свободу и снова за свое.

— У вас, кроме Журавлева, были поселенцы?

— Нет, судьба пощадила. Хватит и одного.

— А чем вы недовольны?

— Да покоя мне не было, покуда он у нас жил. Все время боишься, а вдруг, где отличится, вернется к старому, воровать начнет? Шутейное ли дело! У меня в районе за восемь лет ни одного преступления не совершено. Это же показатель!

— А не скучно вам? — спросил Яровой.

— Я знаете, рыбалку очень уважаю, — понизил голос майор.

— Понятно. Но я б не смог вот так. Отдал бы этот район старику, какому на пенсию скоро, а сам бы…

— А у нас почти во всех районах так. Тихо. Живем без приключений. Непроверенных людей в погранзону не пустят. Так что дел никаких нет. Самое большое событие— муж жену поколотил. Да и то, покуда я до него доберусь, его местком, партком, женсовет, педсовет, поссовет уже замучают. Мне после них уже и делать нечего, — признался майор.

— А как здесь жители к поселенцу относились?

— Наши-то? А им все равно. Лишь бы он их не задевал никаким боком. А там, кем хочешь будь. Но с новыми наши люди туго сходятся. Лет десять надо пожить среди них, не меньше, покуда признают. У нас здесь знаете как — всех временем проверяют. Как на выдержку.

— Вы сами были хоть раз на выгоне, где поселенец работал?

— Нет. Это очень далеко, — сознался майор.

— А кто с ним там работал?

— Доярки. Бабы наш.

— Еще.

— Пастухи, конечно.

— Что они говорили о поселенце.

— Знаете, если честно, бабы хоть они у нас и горластые, и языкатые занозы, а вот этого уголовника все хвалили. Но оно и понятно. Мужиков у нас маловато, а баб много, так что, конечно, хвалить будут. Какой никакой — мужик!

— Ну, а пастухи?

— Они с ним по работе не связаны.

— Но жили-то вместе.

— Это верно. Но надо у Емельяныча. Он все знает. Он этого поселенца… Да что там. Сам поговори.

— А что было.

— Он его привез. Уже свихнутого, с выгона. Может, и знает что?

— Как он сам объяснял случившееся.

— Никак не мог объяснить.

— Почему?

— Я то Емельяныча давно знаю. Много лет. А вот, чтоб

он плакал, впервые в тот день видел. Сколько с того дня прошло — спрошу его, он голову угнет, как бык, весь с лица почернеет и молчит, как немой. В чем дело, до сих пор сам ничего толком не знаю.

— А где жил Журавдев.

— Жильем мы его обеспечили. Сразу же по приезде. Сносная хатенка. В ней теперь другие живут. И не жалуются.

— Не слышал, с кем он тут общался? — спросил Яровой майора.

— С коровами, с доярками. С кем же еще? Работа с утра до ночи. Изматываются они там здорово. Что и говорить. Не до общений. На каждую бабу по двадцать пять коров. Доят вручную. А ему все две сотни коров накормить, напоить нужно было. Да и стойла почистить. Самих скотин в порядок привести. Трудно успеть. Какое уж там общение? С этой работой от человеческого языка отвыкнешь, — невольно пожалел бывшего поселенца майор.

— А где мне найти теперь заведующего фермой.

— Емельяныча? Они на выгоне уже. Но я сейчас позвоню. Если

на выгоне — запряжем лошадку и съездим вместе. Хоть посмотрю, как они там, — взялся за телефон начальник милиции. — Емельяныча позови. Что? Нет его? А где? А! Сколько? Еще неделю. Это точно? Ладно. Скажи, чтоб лошадь запрягли и подогнали к милиции! Понял? Зачем! Надо! Жду! Быстрее! — говорил майор в трубку.

А вскоре Аркадий вместе с начальником милиции уже ехали к пастбищу. Он сидел на пахучем сене. Майор на дощечке примостился, положенной поперек телеги, и правил.

— Сколько до выгона? — спросил следователь.

— Далековато. Километров тридцать. К вечеру там будем, — успокаивал майор.

Дорога вилась мимо сопок. Толстобокие, они покрылись зеленью и манили к себе на отдых. Они радовали взгляд свежестью, сочностью красок, обилием травы, цветов, деревьев, тепла. Здесь все было согрето и обласкано.

— Хорошо у нас? — сказал майор.

— Красиво, — задумчиво отвечает Аркадий.

— У нас в районе самое большое число солнечных дней в году.

Яровой усмехается, вспоминает свою Армению. Ее всегда и все звали солнечной. А вот Камчатку… Хотя что тут необычного. Вон горностай любит тундру за белый снег. Белый медведь свои моря — за льдины, и не променяет их ни на какое солнце. Каждый дорожит тем местом на земле, где он родился и вырос. Своим жизненным пространством. Вырви, отними его у зверя и он погибнет. Зверь не выдержит! А человек? Но он более приспособлен. Вот рыбы…

И Яровому вспомнился чей-то рассказ, что лососевые рыбы идут метать икру туда, где родились сами. Попробуй направь их в другую реку. И половина икринок окажется безжизненной. Не даст мальков. Даже головастики, перенесенные в другое болото— совсем рядом, погибают. А все потому, что среда оказалась лишь похожей, но не родной.