Утро без рассвета. Книга 2
Шрифт:
На следующий день, когда пурга закончилась, вышел старик из чума и стал людей сзывать. Те остановились послушать, что он скажет, а сами на дырявые канайты [20] его пальцами показывают. Смеются, что, мол, умного сможет он сказать? Наверное, помощи будет просить у стойбища? И решили уй ти. Но старик, увидев это, заговорил:
— Люди тундры! Жители стойбища! Я обращаюсь к вам в последние часы моей жизни. Вы все знаете меня давно. Так давно, что память ваша о моем добре так же состарилась, как мой чум. И стала такой же дырявой. Здесь я тоже не всегда был стариком и слыл
20
Меховые штаны
Жители стойбища, что слушали старика, головы опустили. Верно он говорил. Щедрым слыл этот человек. А старик между тем продолжал:
— С годами удача отвернулась от меня. И к старости совсем покинула. Моя жена не оставила мне сыновей, какие грели бы мою старость и дали бы в немощи хоть старую кость. Вы знаете, никого у меня нет, кроме моих собачек, но и их мне теперь нечем стало кормить. Я не могу взять их с собою в горы умирать. Они кормили меня. И я прошу вас взять их к себе на зиму, чтобы они не умерли с голоду. Они еще смогут кормить не только себя, а и вас. Я прошу вас об этом для того, чтобы спокойно уй ти в горы к всевышнему и знать при том, что мои собаки не одичают, не будут голодать, а станут жить у вас. И помогать вам.
— Что могут твои собаки? Они такие старые, как луна. А силы у них не больше, чем у мыши. Они только есть будут за целую упряжку ездовиков, а толку от них не будет никакого! — рассмеялся один молодой парень.
— Они, как и ты, обленились. Как смогут они кормить нас, если одного тебя прокормить не могут! Уж лучше забирай ты их с собою в снега. Вместе жили, вместе и умирайте, — сказал шаман стойбища.
Заплакал тогда старик. Хоть никогда не плачут мужчины-чукчи. В последний раз он обратился к людям стойбища:
— Люди тундры! Моя жизнь угасает. И вы, быть может, в последний раз видите меня! В последний раз я разговариваю с вами. Скажите, ведь по обычаю предков, если не изменяет мне моя старая голова, осмеливался, ли кто-нибудь из нас не выполнить последнюю просьбу уходящего к всевышнему? Ведь отказ такой — беда всему стойбищу! Неужели вы не боитесь гнева всевышнего?
— Твоя просьба неразумна! Это понимают все. И всевышний не разгневается на наш отказ! — отрезал шаман и первый повернулся спиной к бедняку, пошел к своему чуму.
За ним и другие повернули. Остался старик совсем один. Горькая обида вошла в его сердце. И вдруг он почувствовал, как кто-то тянет его в чум за канай ты. Старик оглянулся. Это был вожак его упряжки. Черный, как ночь. Старый, но еще сильный пес.
Завел он хозяина в чум и поднес ему праздничные, старые, но еще крепкие торбаса. В них старик собирался идти в свой последний пуп. к всевышнему.
Увидел бедняк, что предложил ему вожачок, и заплакал:
— Вас мне определить надо. Пусть хоть по одному разберут. А уж тогда уйду я отсюда.
Но вожак настойчив. И послушался старик вожачка своего. Надел те торбаса, кухлянку. Малахай [21] нашел. И вышел из чума. С ним
Долго ехал тот старик. Много ночевок в пути провел. Много раз солнце вокруг земли обежало. А вожачок все торопится куда-то. Тянет нарту. Увозит хозяина. И вот приехали они к высокой горе. Глянул старик и обмер.
21
Меховой головной убор
Слыхал он, что именно здесь сам всевышний живет. Хозяин всех чукчей и тундры. Упал старик лицом в снег. Весь от страха дрожит. Глаза на гору поднять не смеет. И вдруг голос слышит:
— Что хочет от меня старый бедняк? С какой просьбой ко мне пожаловал?
— Теперь уже ничего не хочу. Раньше людей за собак просил. Чтоб взяли. Не дали с голоду умереть. А теперь и это не надо. Нет у них сил. Не смогут в стойбище вернуться, — ответил бедняк всевышнему.
— Значит, ничего не хочешь и не просишь у меня?
— Нет, всевышний, — ответил старик.
— Ну, коль так, коль хотел ты малого от людей, от меня получи все! — ответил всевышний и приказал: — Встань!
Встал бедняк и не поверил глазам своим. Перед ним упряжки стоят. Много. И олени. Их столько, сколько ягоды в тундре. От них снега не видно стало. И сам он — совсем молодой, в новой кухлянке, торбасах.
А голос всевышнего заговорил снова:
— Щедры дары мои. Но еще щедрее награжу каждого, кто, как и ты, помогая людям, ничего взамен не просит. Иди, возвращайся к людям! В тундру! Одели каждого бедняка от моих даров. Голодному оленя дай, бедному — упряжку. Замерзающего обогрей. Старика— накорми. За каждое доброе дело твое по звезде на небе зажигать стану. А чтоб в пути тебе темно не было — месяц на небе зажгу. Чтоб ты видел жителей стойбища своего, мною в волков обращенных. Но знай, не догнать им тебя. Не выпросить прощения. Ноги твои — как ветер. Свободны и легки. Езжай. И будь добром, счастьем, человеческим. Да помни наказы мои!
Поехал тот чукча. Точно выполнял он все наказы всевышнего. Много доброго людям сделал. Много звезд на небе зажглось в честь дел его хороших. И поныне живет он невидимым и щедрым в каждом стойбище. И до сих пор злые чукотские волки — злые люди стойбища— воют зимой на луну, на месяц. Прощения выпрашивают у всевышнего за черное дело свое. Холодных, голодных гонит их мороз и ветер. Нет им нигде приюта, нет у них дома своего. Гонят их отовсюду люди, не прощая зла, причиненного бедняку. А тот живет и радуется, зажигает всевышний и поныне звезды в честь добрых дел его. Родилась на небе новая звезда, значит, родилось на земле новое счастье. И хотя еще раз тот чукча состарился, но успел научить всех на земле чукотской счастью творить добрые дела…»
Яровой опустил голову. Грустно стало. Добрые дела… Но ведь каждое он сверял со своею совестью. Бывало, сомневался, не спал ночами. Но никогда не поступился убеждениями. А всегда ли он был прав?
— Можно к вам? — на пороге встал пожилой офицер в полушубке. И, оглядевшись, удивился: — А где Виктор Федорович?
— В кино.
— Да, жаль, он мне как раз очень нужен…
Яровой глянул на часы.
— Еще минут сорок, — сказал он.
— Ну, тогда я подожду его здесь, с вашего позволения.