Утро богов (Антология)
Шрифт:
Это Сигнал.
Ты бросаешься в прохладную после дождей воду в ближнем парке, где из-под темных коряг струятся родники. Ты входишь в сероватую мягкую воду как дельфин, твои руки беспокоят мезозой древних глин, рвут корни травы, зеленые лезвия тростников. Ты плескаешься как младенец в купели и думаешь о таинственной оболочке, незримым светом окружающей тебя. Ее нужно промывать водой в реке или в родниковых струях. Так говорила Жанне Богоматерь.
Ты выбираешься на берег, прыгаешь как кенгуру по колючей стерне, по лугу, где косили траву, потом одеваешься, поднимаешься в воздух, едва касаешься подошвами кроссовок одной дорожки, затем другой и третьей. Ты дома. Легкость. Спокойствие.
Ты и раньше совершал ошибки. Можно было бы обойтись и без них. Когда ты открыл земное подобие Асгарда в Копетдаге и стал об этом рассуждать, то впал в преувеличение. Все слилось для тебя в одном солнечном диске. Асгард и Солнце. Других городов богов ты не замечал. А ведь были знаки.
В твоем сознании, наконец, возникает мысль о других городах богов. Так на белой скатерти появляется букет в вазе. Городов в небе столько же, сколько цветов. Тебе объясняет это золотоволосая золотоглазая Богоматерь, восемнадцатилетняя барышня, в которую ты влюблен. Объясняет, чтобы ты не заблуждался на этот счет.
Тебе объясняют значение отметины на твоем лице. И вовремя. Ты как-то обратил на нее внимание. И хотел применить свои методы. А они однотипны. Это минеральные и растительные яды, их дозировку ты устанавливаешь экспериментально, на себе: не умер, значит, норма.
Так было, когда ты аконитом свел базелеому, которая походила на ссадину. Тебе предлагали косметологи вполне современные услуги; заморозить ее жидким азотом. Ты в конце концов поверил им, но покуда собирался с мыслями, институт имени Курчатова перестал поставлять жидкий азот. Со свойственной тебе сообразительностью ты заменил его настойкой аконита, коричневой и густой. Подвернись тебе под руку дерево анчар, и оно бы не уцелело.
Несколько слов об отметине: ты вовремя остановился. Оставил ее на лице. Наверное, тебя озадачило, что она непохожа ни на какие другие естественные родимые места, меньше всего на родинку.
А когда узнал, вздрогнул! Точно такая же отметина на пресветлом лике Богоматери.
Было сказано: она сама поставила на твоем лице эту мету, собственноручно. Каким именно образом? Неудобно спрашивать даже о себе. Еще раз: она так юна и прекрасна, что я не могу ее чаще всего ни просить, ни спрашивать. У меня только одно желание — помогать ей. Я даже молился об этом.
…Но сам я могу предполагать, обращаясь хотя бы к мифам, как это произошло. Ключ к этому: рог в ее правой руке. Она держала его давным-давно. Так ее запечатлел неизвестный художник-кроманьонец. И концом этого рога, как острием, она сделала отметину на моем лице, и в том же месте на лице Жанны.
Прошло время. Теперь в ее правой руке золотой самофокусирующийся луч.
Нет ничего невероятного и в том, что она пометила меня не рогом, а лучом. Но метка эта ставилась не при жизни, не при рождении, а до него.
В этом, может быть, больше поэзии, чем документальной прозы, но к этому стоит, пожалуй, вернуться позднее.
…Я живо представляю себе, с каким изумлением прочтет эти строки тот самый священник, который сказал Жанне про Богоматерь: она не должна появляться. Намерен подарить ему эту книгу.
Ошибка Пушкина — ключ к небесному
Богоматерь сказала; в конце июня беречь здоровье. Я записал в дневнике эти числа: с 27 по 29 июня. И что же? В субботу, в последний из этих дней, я опять поехал купаться. Было душно. Асфальт был почти мягким.
Я выхожу из воды, брожу по торфянику, где проложена дорожка. Босые ноги тонут в черной жиже. Когда-то здесь нельзя было пройти даже босому. Куча опилок, рядом куча стружек. Но вот выбираешься на траву. Ничего не видно, кроме солнца и неба. Осока и тростник достигают макушки. Поток тепла неизъяснимо проникает в меня, делает эти несколько мгновений почти волшебными. Я ощущаю себя кроманьонцем. Забываю о повседневности. Мои чакры почти раскрыты. Расстояний для меня не существует. Все это вдруг. И сразу за этим внезапным изменением настигает чья-то брань. Не забывай, кроманьонец: здесь, рядом и повсюду бедные, доведенные до нищеты люди с их заботами, с их эмоциями, с их борьбой, но не за светлые идеи, а отныне — просто за еду, за право купить рубашку, которая стоит недельной зарплаты среднего рабочего, или куртку, которая стоит месячной зарплаты. В счастливом будущем, как мечта, как недосягаемая вершина для многих из них — торжественное приобретение кожаного пиджака, за что им надо работать год или два.
Будь терпелив, кроманьонец, тебе не удастся изменить это в ближайшие годы. Будь снисходителен, как учат милостивые боги, — этих людей довели до той грани, где исчезают и вера, и даже мысль о ней, а потом их же устно и письменно поругивают, сторонятся их — и прежде всего те, кто их обобрал до нитки.
Осторожней на поворотах, кроманьонец, только ты видел великую богиню в ее божественной юности, когда она была нагой, прекрасно величественной, и сам мифический волк Фенрир изваял бы ее образ на дереве, на скале, на глинистом обрыве. И никто не сомневался тогда, что она могла летать, и у нее крылья. Ее видели — и знали, что это так. Сейчас все не так, все иначе…
Сейчас, спустя двадцать тысяч лет, труднее, кроманьонец. Попробуй помоги этим людям узнать правду. А сможешь ли ты подарить им надежду? Кто из них выслушает тебя до конца — после того, как ты попробуешь рассказать им о Царевне Лебеди? О детстве великой богини? О людях, наконец, которые двадцать тысяч лет назад беседовали с ней?
Пока же ты идешь к знакомому берегу; на теле остаются царапины. Завтра, в твой удачный день, ты попытаешься по ним восстановить все, о чем думал.
Но вечером ты оказываешься почти незащищен. Тебя знобит, кашель сотрясает тебя. Ты был кроманьонцем только в мыслях. Прекрасная царевна знает это лучше тебя. Она предупредила. Ты лихорадочно листаешь записи, обнаруживаешь эти дни. Зачем полез в этот пруд, в эту мутноватую воду? Да еще совсем в иную эпоху?
Что там было? Духота, стоялый воздух, твоя интуиция тебя останавливала на том волшебном месте, где ты был наедине с солнцем. Но ты хотел превратиться в выдру, чтобы успеть за ленивой плотвицей или красноперкой. И хотя ты нырял не хуже этого зверя, результат всего лишь простуда. И вечером снова зол, как волк Фенрир, которого, ты упоминал.
Магия, даже первобытная, для тебя почти запретна. Ты должен уметь выбираться из всех волчьих ям и ловушек сам, не творя заклинаний. Теоретически ты владеешь магическими знаками и тайнами. Но твоя задача иная — контакт с великими богами превращает для тебя невозможное в реальность без посредства духов, хотя и их имена тебе известны, и ты выражаешь им благодарность вот на этой странице книги.