Утро большого дня

Кравков Максимилиан Алексеевич

— Лиха беда начало, — ответил Звягин, — а там подхватят!

— Мы ранние птицы, — засмеялся Кудреватых, — утренние!

— А что? — согласился Звягин, — и впрямь, наше время, как утро...

— Утро большого дня, — сказал Кудреватых, — бо-ольшого, товарищ Звягин!

В кухне послышались восклицания и Звягин вздрогнул.

— Проходите сюда! — приговаривал Кукушкин, отворяя дверь.

Кудреватых тотчас встал и потушил в блюдце цыгарку.

Звягин вспыхнул, к нему подходила Марина, румяная от мороза, опуская пушистые ресницы...

* * *

Шахтер

хватил по буру молотком, повернул граненый стержень к себе, стукнул еще, крутнул от себя и с третьим ударом вытащил инструмент из скважины.

— Есть?! — тотчас спросил другой, за минуту окончивший бурение. Оба стояли на дне каменной ямы.

Первый замерил пробитый канал и ответил удивленно:

— Есть!

Тогда второй прыгнул к нему и крикнул:

— Достигли! Вот видишь, смогли! Наш ударный билет!

Черные усики этого человека были опудрены пылью, а бледные щеки порозовели.

Этим бригада Хвоща закончила пробивание гезенка. Люди дали такую производительность, что не поверили сами. Несколько раз перемеривали, сомневались и все не могли согнать улыбок с усталых лиц.

Оставалось взорвать только скважины, тогда дно гезенка обрушится вниз и колодец будет готов.

Люди собрали инструмент и вышли из штрека с горящими глазами.

— Даешь гезенк! — объявил Роговицкий секретарю парткома, толкая вперед Хвоща. Шафтудинов взглянул на график, пошарил в кармане, вытащил папиросу и сунул Хвощу.

— Кури, товарищ!

Хвощ взял двумя пальцами папиросу и в горле у него запершило. Он махнул рукой и медленно повернулся к двери.

— Сдавай инструмент! — крикнул вслед Роговицкий, — да берись за другое дело!

— Дошло! — помолчав, сказал он секретарю и лихо расправил ус.

— Бригадир — бывший бандит, — засмеялся Шафтудинов, — бригада блатная, а работа на двести процентов! А что мы тебе говорили?

Он взял телефонную трубку и вызвал начальника Хвоща.

— Окончат смену, — ответил начальник, — и пусть не уходят, а ждут. Ударников мы отмечаем.

Хвощ сдавал ненужный теперь инструмент — буры, молотки и подмолотки. Уже кончал, когда кладовщик хватился:

— А лампа?

Не было ловко добытой когда-то огромной лампы.

— Язви ее! — изругался Хвощ, — потушить потушил, а принести не принес!

И пошел обратно в штольню, к своему гезенку.

Фролов лазил из лавы в лаву и голова у него кружилась от уймы дела.

Он осматривал, бегал за советом в партком, спускался обратно в штрек и, как очарованный, смотрел на новые рельсы. К ним уже прирастился откаточный путь первого штрека. Работа, как чудодейственная буря, прошла вперед и гудела теперь дальше, в туннеле квершлага.

Фролов бежал к своим четырем лавам и к людям, готовившим начало. Он сравнивал себя с отпальщиком. Взглядывал в свою книжечку, в расписание и являлся ко времени.

— Здесь и здесь! — начинай, в добрый час!

И люди взрывались энергией. Фролов убеждался, что дело идет, и бежал в другую точку и там подпаливал новый

заряд. Знал, что он не один. Что если он позабудет, то вспомнят другие. И так же во-время замкнут цепь.

От этого не было испуга перед бегущим временем. Работали и отвечали все, плотной людской стеной. Недаром партийная организация выделила сюда самых опытных и культурных.

В этот час они кончали неслыханную на Центральной штольне подготовку.

Предстояла огромная отпалка. Вырвутся массы газов и дыма. Для уборки их ставили вентиляторы, по крохам собранные Вильсоном на шахтных складах. Должен был хлынуть поток угля. Такой, что не справиться в одну смену! Поэтому расширяли нижние части лав, чтобы сделать резервное помещение для угля. Заканчивали доставку сверху крепежного леса и готовили его к делу.

Фролов последил за проверкой электрических сверл и подумал, что главное кончено. Взглянул на часы — было десять.

— Как будто бы что-то забыл, — остановился он, — лавы к двенадцати подготовить, это я знаю! Нет, какая-то мелочь, но важная, черт побери!

На ходу прищелкнул пальцами.

— Вспомнил! В полночь кончается срок условного осуждения Звягина!

Вспомнил и обрадовался.

— Ну, хорошо! Легкое дело, под этаким гнетом...

Решил сейчас же пройти на его участок.

— Парень свободен, вернется в одиннадцать, надо взглянуть!

В квершлаге досматривал сменный техник и присутствовал Роговицкий. Это, конечно, надежно, а все-таки позаботиться о товарище не мешало.

— Иду!

Пошел и сразу же встретился с Роговицким. Тот шагал с динамитной сумкой и ругательски ругался.

— Что ты, Аммосыч?

— Гезенк надо рвать, а отпальщик больной! Сам иду, а делов по-горло!

— Я свободней, давай отпалю!

— Выручи, Петр Алексеевич!

Роговицкий передал сумку и побежал по своим делам, а Фролов похвалил себя.

— Пришел недаром!

Ниша, где был заложен гезенк, вчера и сегодня далеко светилась своей знаменитой лампой. Теперь там был мрак. Это не удивило Фролова. Когда же из мрака быстро выскользнул человек и скрылся за поворотом, это показалось ему немного странным.

Но голова Фролова кружилась от уймы дела и он не придал этому значения.

Он осветил выходящую из гезенка лестницу, занес над глубиною ногу и стал спускаться, придерживая сумку с динамитом.

Гезенк был десятиметровый. На второй половине пути лестница скрипнула, Фролов ускорил спуск и спрыгнул на дно. В неровном полу круглой каменной ямы он нашел четыре дыры. Подвесил лампу крючком за ступеньку, промерил скважины палочкой и одобрил.

— Хорошо пробурили! На совесть!

И начал зарядку. Опускал динамитный патрон в скважину и запыживал ее сверху комочками мягкой глины. На Березовке еще не вводилось пыльного или газового режима и палили открытым огнем, не опасаясь взрыва метана или угольной пыли. Поэтому под конец из всех четырех запыженных дыр торчали отрезки запальных шнуров. Каждый рассчитанный, в среднем, на две минуты горения.