Утро пятого дня

Ельянов Алексей Михайлович

— Эх ты, тютя, — искренне огорчился Володька. — Сказал бы мне, вместе пошли бы.

— Я подумал, что при тебе не смогу с ней поговорить, — признался я.

— Да ведь ты и не узнал бы ее, — сказал Володька.

— Как это не узнал? Тоненькая. Глаза по кулаку.

Володька рассмеялся.

— Да я тебе все наврал. Она похожа на цыганочку. Черненькая, быстрая. Глаза большие — это верно. А ростом как раз с тебя. Может, немного поменьше. И еще я тебе говорил, что руки и ноги, как спички. А на самом деле она кругленькая. Это уж я тогда так, нарочно болтал. Позлить

тебя. Ну и втюрился ты, Ленька. Даже не пойму, как это может быть. Не видел ни разу и влюбился. Иди-иди к ней на свидание. Иди. В семь тридцать вечера, — Володька ухмыльнулся. — Надо же, где выбрали место для свидания, на кладбище! И не забудь про белый бант. А хочешь, пойдем вместе. Я издали тебе покажу.

— Вместе, Володька, не получится. Мне нужно сегодня смотаться пораньше. С другом стол покупаем.

— Ну и ладно, шагай один. Только не прозевай, не проспи.

— А я долго спал?

— Да не знаю. Минут двадцать. Ну и вломит тебе Зайцев!

Бригадир и в самом деле набросился на меня с криком:

— Стихи сочиняешь?! Тут дело горит, а он уплелся черт-те куда. Без этих валиков я как без рук. Не о стихах теперь нужно думать, тут вон какую поэму инженеры насочиняли, не сразу и разберешься.

Зайцев сердито махнул рукой на чертежи. Бледно-розовые листы чертежей были прикреплены к деревянным стойкам и висели над верстаком от края до края, как замысловатые географические карты с густым пересечением линий. Когда Зайцев начинал их читать, разбираться в них перед началом дела, мне иногда казалось, что передо мной не слесарь-сборщик, а штурман большого корабля, намечающий маршрут перед дальним плаваньем. Бригадир в самом деле был понимающий, как у нас выражались, «рубил по всей форме». А тут, видно, что-то у него не сходилось, вот он и нервничал.

— Поехали-поехали, — торопил меня Зайцев. — Взбодрись. А то у тебя такая морда, будто спал.

— Было немного, — сознался я. — Но теперь ни в одном глазу! Проснулся.

— Да ты что? Ночью по крышам лазал, вроде мартовского кота?

— Девушку надо было встретить.

Недовольное, жесткое лицо Зайцева расплылось в улыбке:

— Верный рыцарь?

— Дон Жуан, — вставил Савельич. — Ты ее с цветами встречал или с конфетами?

— Да так, ни с чем, — буркнул я.

— Сразу видно, промахнулся. Ни поцелуя, ни улыбочки. Вот и ходишь с кислой мордой, — пошутил Зайцев. — Если она у тебя такая бессердечная, кончай это дело. Измаешься без толку. Я уж девчонок знаю, можешь поверить.

Ему и в самом деле можно было верить. Высокий, красивый, с ямочкой на подбородке, с быстрой речью, он, кажется, мог покорить любую девушку. Я не хотел, чтобы он плохо думал о Любе, и признался:

— Мы не встретились. Я проспал.

— Э-э-э, гармонист, — протянул Савельич. — Складывай свою шарманку. Так дело не пойдет.

— Давай-ка теперь и тут не проспи, — сказал Зайцев. — Включай станок.

Станок взвизгнул. Тонкий валик закрутился так быстро, что можно было подумать — он недвижим. И только рука, пальцы чуяли через тонкую, мелкозернистую шкурку его оборотистое, горячее вращение.

От

того, что бригадир не накричал на меня, а отнесся снисходительно и дружески, вдруг мне стало очень хорошо и радостно. Спать не хотелось ни капельки. Мысли текли быстро. Все будет как надо: в срок и точно. Вон как торопится Зайцев. Без меня ему никуда. Попробуй собери прибор без этих валиков! Они, можно считать, основа всему, всем подшипникам и шестеренкам. Дело мое непростое. Поставь сюда неумельца — перешкурит, набракует — все пойдет в хлам. А я вот — раз, и готово. И еще один валик готов, и еще. Тут нужно только завестись хорошенько, разгорячиться. Справлюсь не только с валиками, с чем хочешь. Поработаю, буду собирать приборы не хуже Зайцева. Кто знает, может быть, на такое дело у меня талант, может быть, я стану сборщиком даже получше, чем он. Может быть, я в отца, а он все умел. И если бы не водка… Эх, каким бы он мог стать человеком!

Вот — получайте. Вот вам еще и еще. Осталось совсем немного. Этот валик можно даже подшаркнуть напильником. Как ловко и ладно ложится ручка напильника в мою ладонь. Еще бы. Три года прошли не просто так. Напильник — будто продолжение моей руки. Я, кажется, чувствую даже каленую остроту и твердость его насечки. Она шуршит, снимая легкую, как пыль, и тонкую, как острие бритвы, стружку. Как странно, что я недавно хотел спать и во всем моем теле была тяжесть. Как здорово, когда вот так охота работать.

Я сказал Зайцеву, что все в порядке, и он не сразу поверил. Пересчитал все валики, подшипники и шестеренки, которые были на них посажены, посмотрел на меня, улыбнулся и произнес всего лишь одно слово:

— Хвалю, — а потом развел руками и добавил: — Чего хочешь проси, как у золотой рыбки.

Я обратился к нему примерно с той же просьбой, с какой обратилась рыбка к рыбаку из сказки:

— Отпустите меня сегодня пораньше.

— Куда тебе, в море? — шутливо спросил мой бригадир.

— Понимаете, друг покупает письменный стол. А мне очень нужно ему помочь. Стол в комиссионке. Он какой-то редкостный, опоздаем, могут забрать другие.

Зайцев переглянулся с Савельичем.

— Отпусти его, — сказал тот. — Раз уж дал царское слово — надо держать. Теперь справимся и без него. А стол — дело важное. Может, роман на нем будут писать, — пошутил Савельич.

— Точно-точно, — радостно подтвердил я. — Самый настоящий роман. Мой друг — писатель. Ну, в общем, не совсем писатель, но будет.

— Как Толстой? — спросил Зайцев с интересом.

— Нет, что вы, он пишет по-другому.

— Хуже? — спросил Савельич.

— Еще не знаю, — сказал я.

— Ладно, передай своему другу, пусть пишет не хуже, чем Толстой, тогда станем читать, — заявил Зайцев. — А теперь прибери станок и беги. Только вот не знаю, как тебя выпустят в проходной.

— Спасибо, я что-нибудь придумаю.

— Прошмыгнет! — уверенно сказал Савельич.

Я быстро убрал станок, попрощался с бригадиром и Савельичем, подбежал к Володьке, попросил его передать нашему мастеру, что меня отпустили, и — бегом в проходную.