Утро снайпера (сборник)

Сорокин Владимир Георгиевич

Оля почувствовала, что ее сейчас вырвет.

«Думай про море!» — приказала она себе и вспомнила, как они с Володей заплыли ночью на платформу и долго занимались там любовью на теплом, не успевшем остыть железном полу. Витка осталась тогда на берегу и с двумя местными парнями пекла на костре мидии. Володя поставил Олю на колени, вошел в нее сзади; Оля прижалась щекой к гладкому железному полу, слушая, как бьет по платформе несильная волна…

Насадив последний кусочек мяса, она подтерла им яичный желток и отправила в рот.

— И это нэ-э-э-э-э! — затрясся и заревел Бурмистров

так, что в вагоне-ресторане стало тихо, а официант поспешил к их столику.

— Что такое? — насупленно подошел он.

— Все… нормально, — стряхнул первым оцепенение Володя.

Обмякший Бурмистров с отвисшей губой и вспотевшим лицом по-прежнему смотрел на Олин рот.

— Вам что, плохо? — прищурился официант.

— Да нет, все нормально, — ответил за него Володя. — Вы… посчитайте нам.

— Четыре двадцать, — сразу сказал официант.

Володя протянул пятерку и стал вставать. Сразу встали Оля и Витка. Бурмистров сгорбленно сидел, шевеля мокрыми губами.

— Дайте пройти, — сказал Володя.

Бурмистров встал, шагнул в проход. Официант протянул Володе сдачу, но тот отрицательно мотнул головой и, взяв Олю за руку, повел к выходу. Витка заспешила следом, усмехаясь и виляя худыми бедрами.

Бурмистров стоял, ссутулясь и глядя в пол.

— Вам прилечь надо, — коснулся его взмокшей спины официант, окончательно для себя решивший, что у Бурмистрова просто очередная фаза длительного отпускного запоя.

— А? — поднял на него глаза Бурмистров.

— Отдохните, говорю. А вечерком опохмелитесь, — шепнул ему официант.

Бурмистров повернулся и пошел.

В купе Оля забралась наверх, а Витка и Володя внизу обсуждали сумасшедшего Бурмистрова. Четвертый сосед по купе — полный словоохотливый бухгалтер из Подольска — громко спал на нижней полке, приняв пару стаканов «Перцовой» и закусив мелитопольской колбасой.

— Я даже пиво не допил! — Володя достал колоду с картами. — Какая там «Таганка»! Тут просто фильмы ужасов, Хичкок! В умат полный!

— Оль, я боялась, что ты подавишься! — Витка возбужденно терла перед собой узкими ладонями. — Ну, чуваки, ну это я не знаю что! У меня Марик три месяца в дурдоме пролежал, много чего порассказывал, но — такое!

— Оль, а деньги точно у тебя? — засмеялся Володя. — Может, нам это все померещилось? Пиздец какой!

— Мне кто-то обещал не материться больше. — Оля смотрела на хромированную ручку в сером потолке купе.

— Чуваки, а давайте вечерком перед Москвой по второму заходу в ресторацию? — предложила Витка.

— И опять он к нам подсядет! — затрещал колодой Володя.

— С вечерним тарифом! Полтинник, за поглядку, а?! Ольк, я тебе свою помаду одолжу!

Витка и Володя захохотали так, что бухгалтер перестал храпеть и забормотал во сне.

Оля смотрела в потолок, водя рукой по желтой рифленой поверхности стены.

«Много больных… — подумала она и зевнула, вспомнив, как с Таней Баташовой случился эпилептический припадок на экзамене по гармонии. — Хорошо, что меня не вырвало. Уши у него какие-то… как у мальчишки. Идиот».

Она закрыла глаза и задремала.

Ей приснилось,

что она в Кратово, едет на велосипеде брата со скрипкой в футляре за спиной на улицу Чехова к старикам Фатьяновым, разводящим тюльпаны, где дирекция Гнесинского училища организовала Тайное Выпускное Прослушивание, на котором будет Павел Коган; она сворачивает на улицу Маршала Жукова и видит, что во всю длину и ширину улицы пролегает глубочайшая траншея, а на весу по улице проложен монорельс; он сверкает на солнце; «Как же проеду? Я опоздаю!» — с ужасом думает она; внизу в траншее копошится очередь за квасом; «Девушка, тебе надо шины снять!» — советуют снизу. «Как я сниму? У меня нет инструментов!» — холодеет она. «А ты монтера попроси!». Оля подымает голову и смотрит вверх; там, на соснах живут монтеры со стальными когтями на ногах; монтер спускается к ней с сосны. «У нас у всех по два топора!» — говорит он и достает два огромных топора; топоры сверкают на солнце; монтер, крякая, ловко срубает шины с колес велосипеда. «Спасибо!» — радуется она. «Плати!» — загораживает монорельс монтер. «Чем же я заплачу?» — «Жареным мясом! У тебя же мясные галифе! Все лето небось растила!» Оля смотрит на свои ноги в шортах: на бедрах у нее ужасные наросты из жареного мяса. «Стой нормально!» — приказывает монтер и двумя ударами стесывает мясные галифе. «Я из них солонину сделаю! Поезжай, не задерживай, я стрелку перевел!» — кричит монтер ей в лицо; Оля ставит обод переднего колеса на монорельс, отталкивается ногой от земли, едет над бездонной траншеей.

Рывок.

Лязг.

Рывок.

Оля проснулась, вытерла ладонью мокрый рот.

Поезд опять дернуло, и он тихо пополз. Солнце заходило. В купе было душно и пахло колбасой. Володя спал на соседней полке.

Оля встряхнула головой, поправила волосы, посмотрела вниз. Витка спала. Бухгалтера не было.

Оля посмотрела на часы: 19.37.

— Всего-то… — зевнула она, спускаясь вниз.

Нашарив босоножки, посмотрела в зеркало двери, потерла лицо, расчесала волосы, дернула ручку. Зеркало поехало в сторону.

В коридоре было прохладней. Два карапуза с хохотом играли в салочки; в соседнем купе шумно играли в домино, слышался бабий голос соседа-бухгалтера.

Оля пошла в туалет. Захлопнув за собой дверь, заперла ее поворотом мокрого винта, ополоснула лицо, приспустила брюки, с трудом вскарабкалась с ногами на унитаз. Бесцветная струйка потекла в испачканную калом воронку.

«Что-то мне снилось… про Кратово… — начала вспоминать она. — Господи, еще три часа пилить… Что-то там про Когана… А! Мясные галифе!»

Она рассмеялась и погладила свое загорелое бедро. Помочившись, провела рукой по гениталиям, собирая влагу, встала, ополоснула руку, застегнулась и еще раз посмотрела на себя в забрызганное зеркало: розовая венгерская майка на бретельках, белокурые волосы до плеч, широкоскулое лицо с карими глазами, синячок над ключицей от Володиного поцелуя.

— Вот я и в Крым съездила, — произнесла она и открыла дверь.

Прямо за дверью стоял Бурмистров. Оля посмотрела на него без удивления. «Сейчас деньги назад потребует, — нахмурилась она. — Идиот сумасшедший».