Утро - Ветер - Дороги
Шрифт:
Я, выросшая в столице, никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так пел. Лучше поют, но так - никто. Она же в каждой песне другой человек. Она же перевоплощается то в робкую девушку, то в удалого молодца, то в бойкую свашеньку... Она и слушателей заставляет перевоплощаться. Конечно же, она артистка! И я представила, что если голос ее пропадет окончательно, то талант ее все равно останется с ней. Шура сядет тогда к столу и будет мысленно петь, как мысленно слушал свою музыку глухой Бетховен.
Я вскочила с сундука и, в свою очередь, заходила по комнате (Шура
Сколько ей лет? Кажется, папа сказал двадцать семь. А вдруг уже поздно? Нет, не может быть, талант еще живой, не засох, как растение без воды. Надо что-то предпринять.
Шура перестала петь. Она внимательно смотрела на меня.
– Откуда ты взялась?
– спросила она.- При тебе так хорошо поется.
– Из Москвы. Я - Владя Гусева.
– Владя?! Сергея Ефимовича дочка?
– Шура даже просияла от радости.- Ох, ты, наверное, голодная? Что ж сразу не сказалась?
– Я слушала...
– Ох, как неловко получилось!
– Что вы, большое спасибо за песни!
Шура недоверчиво взглянула на меня, махнула рукой и, накинув на голову платок, побежала в погреб.
Пока она растапливала печку, ставила самовар, накрывала на стол, я умылась, причесалась, распаковала книги и уложила их двумя высокими стопками на табурете.
Шура даже охнула, руками всплеснула, бросилась было рассматривать книги, но засмеялась и опять принялась хлопотать у стола.
От огня сразу стало тепло и уютно, а я порядком продрогла.
Только теперь я внимательно осмотрелась. Странный это был дом, как и его хозяйка: здесь соседствовали вещи, казалось бы, несовместимые.
Бревенчатая изба была просторна, но состояла из одной-единственной комнаты. Русская печь отделяла "зону" кухни, как сказала бы моя мама. Печь располагалась челом к выходной двери, но я отродясь не видела, чтоб печка стояла не параллельно стенам, а наискосок, будто кто-то сдвинул ее могучим плечом с места да так и оставил.
Чистая желтая скамья, на ней бочонок с водой из колодца и расписной деревянный ковш. Полка для посуды над кухонным столиком, а на полке подлинная русская керамика - глиняные кувшины, блюда, кружки. А некрасивое Шура прятала в старинный узорчатый шкафчик.
В комнате бабушкина отполированная временем прялка, а в углу телевизор "Славутич", приемник "Сакта". Для книг стеллаж, который Шура заказывала плотнику-односельчанину,- грубоватые полки из сосновых досок, доверху наполненные книгами. Пришвин, Чехов, Паустовский, Толстой, несколько томов Достоевского, Есенин, Твардовский. Много популярных научных книг, брошюры по агротехнике, полеводству, а все остальное - о театре, об актерах...
Вот куда звало ее призвание. Значит, я не ошиблась. Значит, это еще мало - иметь талант... Можно
Но при чем тут я, у которой нет никаких талантов? Если я встретила и поняла Александру Скоморохову, значит, это недаром... значит, на мне лежит какая-то обязанность? Долг? Ответственность!..
Даниил тоже ошибся и потерял несколько лет жизни, но он такой сильный, мужественный, настойчивый - он всего добьется. А Шура... Что-то такое с ней случилось, что уничтожило веру в себя, и остались только эти приступы тоски о несбывшемся...
– Иди ужинать, Владя!
– позвала меня раскрасневшаяся от огня печи Шура.
На столе дымились разогретые щи со сметаной, жареные бараньи ребрышки, огромные ломти пахучего ржаного хлеба, испеченного на поду, кислое молоко в глиняной бадейке.
Быстро утолив голод, мы уже не торопились, пили чай с медом и разговаривали.
– Будто родня приехала,- радостно произнесла Шура.
– Будто к родным приехала,- одновременно сказала я. Мы обе засмеялись.
– Как живет Сергей Ефимович?
– нерешительно спросила Шура.- Значит, еще не забыл меня? Книги шлет по почте и с оказией, письма, а сам не едет: не хочет, знать, видеть меня. Ты, Владенька, не подумай, что я какая разлучница. И в уме у меня не было семью разбивать. Будь ты постарше, я бы тебе подробнее объяснила, как все сложилось у нас. Он ни в чем перед женой не замаран - не изменял ей. Просто пожалел меня в одиночестве моем. Да знаешь ли ты, какой у тебя отец, Владенька? Редкий человек... Душевный! Отзывчивый на людскую беду. Ведь сколько он мне хотел помочь. На завод звал, в общежитие хотел устроить, ведь я бы тогда в самодеятельности могла участвовать... а там глядишь... Все-таки Москва...
– Ну и что же, почему не поехали?
Шура облокотилась о стол, подперла кулачком щеку.
– Зачем мне московский завод... там людей хватит. В колхозе-то руки позарез нужны...
Она чего-то не договаривала.
– Шура, а вы никогда не пытались поступать учиться в какую-нибудь студию или театральную школу?
Шура жгуче покраснела. Зеленые глаза ее сузились.
– Пыталась, Владя... Обсмеяли меня, и все...
– Но почему, по-моему, у вас большой талант...
– Ты правда так думаешь?
– Я уверена в этом. Как могли... и чего тут смешного, не понимаю.
– Деревенщика, вот что смешного. Не могу рассказывать... Не неволь.
– Надо было терпеть, пусть смеются. А что вы читали? Оказывается, Шура приготовила ни мало ни много: монолог Марии Стюарт перед казнью. Произношение у нее было тогда местное. В Рождественском порой вместо "ч" произносят "ц". Много и других особенностей диалекта. Кто-то из комиссии захихикал, и это сразило Шуру: обсмеяли!