Утросклон
Шрифт:
– Что это?
– лениво спросил Фалифан.
Монк не спешил открываться. Он приготовился свалить приятеля наповал удивительными новостями, а для начала достал пачку денег и помахал ею над головой,
– Ну, как?
Фалифан безразлично взглянул на такой ребяческий жеч и в свою очередь вынул из кармана газету.
– Вот, почитай.
Монк недовольно убрал деньги.
– Что там еще? Сенсация какая-нибудь? Нефгяной фонтан на главной площади ударил? Родилась кошка с пятью ногами?
Фалифан сидел не шелохнувшись. Он в задумчивости прикрыл глаза, будто очень устал и решил на минуту вздремнуть.
Монк нехотя развернул свежий номер
"Аттракцион или вызов обществу?". Монк легкомысленно хмыкнул и стал читать.
Репортер рассказывал, что владелец комнаты смеха в городском саду, некто Лобито, вылетел в трубу со своими допотопными кривыми зеркалами. Чтобы както поправить свои дела, несостоявшийся коммерсант выбросил вон выпукло-вогнутую мишуру и установил взамен нечто доселе невиданное. Это было тоже зеркало, совершенно заурядное на вид, но обладающее необыкновенными свойствами. Лишенное каких-то видимых приспособлений, оно, по заявлению шарлатана, могло цветом, причудливым отражением выражать суть человека, находящегося перед зеркалом.
Монй прервал чтение и простодушно засмеялся:
– Это же абсурд! Ты что-нибудь понимаешь, Фалифан? Есть оптические законы, здравый смысл, наконец... Чепуха!
Фалифан уничтожающе улыбнулся:
– И тем не менее к этой стекляшке не пробиться. Здесь действует другой закон... Для каждого человека главная загадка на земле - он сам. О каких науках и здравом смысле можно говорить, когда ни то, ни другое не может помочь человеку познать собственную душу, определить себе цену. Но узнать-то хочется! Все наши достоинства и недостатки - это не более чем сумма мнений окружающих нас людей. Скажи-ка мне, кто верит в такую оценку, считает ее полной и справедливой?
Монк не стал вникать в сложную речь Фалифана и вновь впился глазами в серые газетные строки, теперь уже настороженно. "Вредность подобного "аттракциона" налицо, - писал разгневанный репортер.
– "Чудесног" зеркало вносит сумятицу в спокойную жизнь нашего курортного города. Люди могут перестать верить в собственное благополучие, получив искаженное и неверное отражение в этом осколке шарлатанства".
– Ты видел это зеркало?
– спросил Монк.
– Нет.
– А что люди говорят?
– Что говорят...
– Фалифан усмехнулся.
– Толпа на самом деле возбуждена. Поначалу зеркало висело в павильоне, в просторной комнате. Когда один из служащих муниципалитета подошел к нему, оно стало цвета болотной жижи. Возник скандал. Лобито велели убрать зеркало в отдельный кабинет, во избежание других конфузов.
– Он согласился?
– Да, - механически ответил Фалифан, хотя уже не слушал товарища. Слишком велико было его потрясение от чудодейственного зеркала. Фалифан солгал, что не заходил в павильон к Лобито. Он был там и заглянул в таинственно мерцающую поверхность стекла...
Отчего-то сразу, едва узнав про необычный аттракцион, Фалифан отнесся к нему чрезвычайно серьезно.
Будь он чуточку уверенней в себе, рассмеялся бы дурацким бредням и забыл про Лобито с его зеркалом.
Но прежней веры в собственную непогрешимость уже не было, Ее поколебал протоиерей.
...Отстбяв длинную очередь в парке, чуть не валясь с ног от усталости, Фалифан попал, наконец, в павильон. В большой комнате, откуда вынесли кривые зеркала, было пусто и пыльно. Стрелка, нарисованная на листе бумаги, указывала, куда следовало
Вдруг изображение стало бледнеть, растворяться, пока не угасло совсем. Была ореховая рама и прямоугольник зеркала в ней. Себя Фалифан не видел, будто стоял в стороне. Плохо соображая, он ступил вправо, влево - ничего. Пусто. Зеркало объявило свой безмолвный приговор: "Ты никакой. Тебя нет".
Фалифан встряхнул головой, сбрасывая оцепенение, и увидел вопросительно-недоуменный взгляд Монка.
– Ну, идем?
– в который уже раз спрашивал он товарища.
– Куда?
– не понял Фалифан.
– Да в парк, черт побери! Ведь интересно!
– Нет, нет, в другой раз. У меня что-то с головой.
Фалифан ушел, а Монк не в силах был унять свой интерес, вспыхнувший внезапно, словно спичка. Ему хотелось тотчас мчаться в городской сад и явиться перед вещим зарцалом. А вдруг стекло ошибется? Такая догадка озадачила Монка. Он не хотел разуверйваться в себе, особенно сейчас, когда все устраивается йаилучшим образом. Но, с другой стороны, юноша никак не мог поверить до конца в то, что есть такаяi сила, способная за короткий миг постичь суть человека. Чудес на свете нет! И тут Монк вспомнил отца, который всю, жизнь искал неведомый Утросклон. Ну и что! Чудес нет, но люди должны в них верить. Эх, была не была, подайте сюда ваше чудесное зеркало!
Монк бросился к вешалке и уже застегивал пальто, когда в дверь вдруг кто-то торопливо постучал.
– Открыто!
Тишина. Монк выглянул на крыльцо. У порога лежало письмо, но поблизости никого не было.
– Что за чертовщина, - пробурчал Монк, подобрал конверт и нетерпеливо вскрыл письмо. "От восьмого апреля. Ройстон. Приветствую, дружище! Обстоятельства резко изменились. Жду сегодня в 16 часов возле "Спящего Пегаса". Захвати с собй то, что я поручил сделать. А." В одни момент Монк напрочь забыл о чудесном зеркале в парке и вернулся в дом. Чувство жгучего стыда раскрасило его щеки. Еще - бы! Ему заплатили деньги, доверили серьезное дело, а он ведет себя как легкомысленный мальчишка.
Монк взглянул на часы и принялся торопливо заполнять бумагу под номером 4036 на моториста шхуны "Глобус" Бильбо, пребывающего на жительстве в городе Ройстоне. Вначале следовало указать данные о возрасте, образовании, роде занятий. Потом - пол, национальность и тому подобное. С этим Монк справился быстро. Но вот он прочел пункт "Цель жизни" и задумался.
Старика Бильбо он знал всю жизнь и ни разу не слышал от него высказываний на этот счет. Да и спроси его сейчас, какая у него главная цель, он рассмеется в ответ. Графа документа торопила своей незаполненной белизной, громко тикали часы на стене. В крохотном пространстве на бумаге между двумя жирными линиями предстояло обозначить скупыми словами назначение жизни моториста Бильбо, указать, зачем он родился и как состарился. Монк заерзал на стуле. Перо готово было писать, но рука мертво лежала на столе. Монк прикусил губу и задумался. Он размышлял о великом предназначении, к которому готовил себя, о своей жизни, о многих человеческих радостях, от которых отказался во имя беззаветного служения Делу.