Утросклон
Шрифт:
Но ничто не возбуждало так существо владельца "Глобуса", как новые, неведомые места. Будь это вулкан на маленьком пустынном острове или тропический архипелаг, где живут люди-карлики. Эта страсть капитана скоро обнаруживалась, но матросы не роптали, когда корабль неожиданно, без всяких на то причин, менял курс и спешил в неведомое. Они сами знали, что лучше всякого рома будоражит кровь полоска незнакомой земли на горизонте. Некоторые снисходительно считали Дакета чудаком, авантюристом, отшельником, даже неудачником, а он всю жизнь искал неведомую землю Утросклон - сладкую пристань беспокойных
И вот гул падающей скалы, корабль, заживо погребенный в бухте. Как все нелепо! Дакет состарился за один день, сгорбился и почти не разговаривал. Команда разбрелась по свету, на шхуне остался лишь моторист Бильбо.'Маховики судовой машины по тактам отстучали ему долгую жизнь, и вдруг выяснилось, что крохотная каморка на "Глобусе" - единственное прибежище для старика. Да и не мог моторист оставить капитана и друга в беде. Они подолгу сидели молча на затихшей шхуне, Дакет и Бильбо, курили крепкий табак и бережно хранили свое прошлое.
От такой жизни Дакет высох, как рыба, выброшенная на берег. Умирая на шхуне, он позвал. Монка, Долго смотрел в потускневшие глаза сына. Многое хотелось ему сказать, но он боялся выказать тревогу за будущее Монка и подорвать тем самым у мальчика еру в себя. Со слезами на глазах старый умирающий отец понимал, что уже ничем не может помочь сыну идти дальше по жизни. И эта тревога за Монка, остающегося в большом мире одиноким и беззащитным, все сильнее сжимала стальными пальцами его уставшее сердце. В несколько отрывистых фраз Дакет вместил все, о чем не успел сказать сыну за многие годы.
– Как жаль. Будь все иначе, я бы еще протянул. Тебе трудно будет без "Глобуса", я знаю. Но все равно, не теряй надежду. Утросклон есть, и ты обязательно найдешь... Я всю жизнь шел к нему, и, наверное, в этом было мое счастье...
С тех пор, как Дакет навечно закрыл глаза, минуло полтора года.
VII
Люди покидают землю и уже ни в чем не испытывают нужду. Зато живым нужно с честью проводить усопших на далекий берег Небытия и показать, что из жизни ушел не кто-нибудь, а человек. Ради этого и придуманы венки, цветы, ленты, гробы, памятники, ограды, склепы и тому подобные принадлежности. Чтобы не было нужды в таком печальном товаре, муниципалитет Ройстона устроил небольшую мастерскую по изготовлению погребальных предметов.
Маленький деревянный домик на четыре окна находился в глухом углу городского кладбища. Длинный верстак занимал почти все пространство в цехе, где работали четыре мастера печального ремесла. Среди них был Фалифан. Сейчас он ловко вырезал ножницами фигурный металлический листок. Обрезки жести падали к его ногам с капельным звоном - так тихо было в мастерской.
Сосед Фалифана, косматый чернявый молодец неопределенного возраста, тучный, как куль с мукой, насупившись и высунув язык, припаивал к железному листу проволоку-веточку. Другой подельник, точная копия косматого, соединял
Дозо аккуратно обмакнул кисть в корытце с краской и сердито взглянул на Фалифана.
– Ты что-то сегодня много выкрутасничаешь, - проскрипел он, - форма должна быть строгой, работай под лавр.
Фалифан отложил ножницы и презрительно ухмыльнулся: - Что ты мелешь. В Ройстоне не растет лавр.
Начиналась обычная перепалка. Близнецы Люм и Дюм прекратили работу и приготовились к веселой забаве.
– А я говорю, листья нужны попроще. Нечего это.., выкрутасы... того...
– упрямо бубиил Дозо.
Люм и Дюм прыснули со смеху.
– Я делаю то, что вижу каждый день: березу, клен, дуб, - не соглашался Фалифан.
– Правда, есть еще тополь, липа, у них простые листья, но, дорогой Дозо, ты хотел бы спать вечным сном под липовым венком?
Люм и Дюм уже давились от смеха. Дозо рассвирепел, шикнул на смехунов, но гнев его был не опасен.
По всему было видно, что Дозо отделывался пустыми угрозами, чтобы хоть внешне уберечь свое достоинство и авторитет.
– Лучше всего ель, - сказал Люм. Он не хотел, чтобы представление так быстро кончилось. Брата тyт же поддержал Дюм.
– Помните, когда хоронили начальника почты, нам ваказали еловый венок. Это был не венок, а картинка!
Дозо ничего не нашел возразить, сам он умел только красить, да и то плоховато. Но надо было последнее слово оставить за собой.
– Хватит разговаривать, работайте, - прикрикнул старший.
Фалифан принялся вырезать, как ни в чем не бывало, новый кленовый листок, но в этот момент у порога раздался знакомый густой бас протоиерея Гарбуса.
– Мир дому сему, - рявкнул толстяк в добротнойрясе, с густою желтою бородой, красными висячими щеками и таким же красным набрякшим носом. Служба в церкви только что закончилась, но пахло от святого отца отнюдь не ладаном.
Ему почтительно улыбнулись, а Дозо дважды помотал головой, цепенея от страха. Гарбус не любил его, и он знал об этом. Вот и сейчас священник нехорошо смотрел в его сторону.
– Я слышу, ты потребляешь глас свой, дабы определить власть свою? Заруби на носу: "И не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник Христос". Неужели трудно уразуметь? Поганец какой!
Хмельной протоиерей плюнул в угол и отвернулся.
Дрзо трясущейся рукой перекрестился и съежился. Что еще на уме у этого святоши?
Гарбус икнул и накрыл толстым задом табурет рядом с Фалифаном. Собственно, к нему он пришел.
Обычно они подолгу беседовали здесь, в мастерской, и для Дюма и Люма это было еще одно замечательное зрелище. Правда, хохотать они не осмеливались, зато имели повод для безделья. А если учесть, что обитель протоиерея находилась поблизости от мастерской я ваходил он почти каждый день, то можно представить, как радовались ему близнецы.
В мастерскую Гарбус начал заходить не случайно.
Причиной тому были загадочные и таинственные обстоятельства, которые он и сам не мог объяснить. О них стоит рассказать.