Утверждение правды
Шрифт:
– Хочешь сказать, следующей ночью Дикая Охота придет в город? – понизив голос, уточнила Лотта; Адельхайда вздохнула:
– Я не знаю. Молва пущена; Матиас и Эрвин говорили с оруженосцем одного из рыцарей – мальчишка слышал переложение этих слухов от своих сотоварищей, которые слышали это в городе. Кое-кто поговаривает, что именно этого нам и надлежит ждать.
– Эти двое тебе неплохо помогли…
– Да, подвернулись они весьма кстати, – согласилась Адельхайда с усмешкой. – Если не учитывать той мелочи, что они влезли в дело, которого делать не умеют, и теперь наши смотрят на меня косо.
– Пускай
– Этим они сейчас и занимаются.
– Не забудь рассказать об их своеволии Сфорце. Нынче им повезло, и они столкнулись с тобою, а будь на твоем месте действительный злоумышленник? Плавали бы теперь оба в пруду вместе с императорскими карпами…
– Непременно расскажу. Но слишком злобствовать не буду: мальчишки и без того чувствуют себя виноватыми и не знают уж, как вывернуться, чтобы загладить вину. Хотя – да, принесенная ими информация половину этой вины снимает.
– Я тебе совсем не помогла в этом деле, – уныло вздохнула Лотта. – Вот оно как вышло…
– Шутишь? – покривилась Адельхайда сурово. – Ты в живых едва осталась, тебе посчастливилось немыслимо.
– Да… – пробормотала та тихо, как-то неловко расправив складку одеяла под своей рукой. – Чудом в живых осталась, тут ты права…
– Что? – нахмурилась Адельхайда с подозрением, и напарница на мгновение вскинула взгляд, тут же снова отвернувшись в сторону.
– Вот я о чем подумала, – выговорила Лотта с усилием. – После этого дела… Не попроситься ли на покой? Нам обеим? Послушай, – заговорила она с напором, увидев попытку возразить, – послушай меня, ведь и ты тоже едва выжила. Тоже чудом. Потому что… Я не знаю, кто и почему решил тебя оставить в живых, но ведь это же не кто-то из наших, сама понимаешь, а значит, в живых оставили, чтобы убить позже. Сама посуди: Фема, языческие духи, богемских бунтовщиков уши торчат за милю… Ну, кто приходит тебе на ум? Только не говори, что ты об этом человеке ни разу не вспомнила, глядя на все это!
– Каспар, – тихо предположила Адельхайда, и напарница кивнула, поморщившись и прижав ладонь к раненой голове.
– Да! – горячо подтвердила Лотта. – Он самый. Это он, его рука, его методы, его дух во всем этом. И почему, ты думаешь, он захотел оставить в живых – тебя? Из-за него! Потому что приготовил для тебя что-то… страшное! Что-то особенно изощренное – может быть, даже хуже смерти! Он приберегает тебя напоследок, как оружие, которым будет бить по нему, и достанется тебе, когда придет час, нечто, что я даже не хочу представлять!
– Лотта, – мягко остановила ее Адельхайда, – это моя работа.
– Да хватит! – возразила та с отчаяньем. – Ты работе отдала всю молодость! Хочешь отдать и жизнь?
– Так было всегда, – с расстановкой произнесла Адельхайда. – Ничего не изменилось. Каспар ли, нет ли, из-за моих связей с кем-либо или саму по себе – но убить меня могут в любой день.
– И это, по-твоему, нормально? – понизила голос Лотта. – Тебе это кажется чем-то, что в порядке вещей? Ты уже сделала достаточно – столько, сколько дала Конгрегации и Императору ты, не дали и два десятка следователей, вместе взятых. Хватит. Это не побег, не трусость, это разумная мера безопасности, это… это справедливость, в конце концов. Давай закончим это
– Не начинай.
– Я хочу, чтобы и мне было для чего жить, – еще тише, но еще тверже произнесла Лотта. – Мне тридцать пять, Адельхайда. Всё. Я больше не могу и не хочу. Я устала. Я… я боюсь. Я сделала достаточно, и я больше не могу ничего сделать. Я жить хочу. Хочу замуж, хочу семью, как у любой нормальной женщины. Я хочу растить детей! Менять пеленки, слушать детский плач и от него просыпаться ночами, а не потому, что скрипнула половица! Я…
– Я понимаю, – осторожно перебила Адельхайда, выдавив из себя улыбку, и напарница, запнувшись, утомленно закрыла глаза. – Я тебя понимаю. Осуждать не могу. Я и сама знаю, что я…
– Ненормальная, – подсказала Лотта, не открывая глаз, и она коротко усмехнулась:
– Может быть. Но я не хочу «на покой». Я просто не хочу этого покоя. Я на своем месте, Лотта, и не хочу на другое. Да, я понимаю, на кого, верней всего, мы наткнулись в этом деле. И – да, у меня самой уже зародились и окрепли подозрения, что стоит за всем этим он. Но это ничего не меняет. Для меня – не меняет.
– Для меня тоже, – с усилием приподняв веки, отозвалась напарница. – Я решила, что уйду, когда очнулась… Нет, – перебила она сама себя решительно. – Не тогда. Мне кажется, что эту мысль в меня вогнал тот осколок, что чуть не пробил мне голову. Мне кажется, что именно тогда, в ту долю мгновения я поняла, что жизнь… моя жизнь… она прошла. Мимо меня прошла, понимаешь? Я просто больше не могу.
– Мне будет без тебя непросто, – вздохнула Адельхайда. – Но удерживать не стану. С такими помыслами служба невозможна, плохо будет всем – и тебе, и службе.
– Ты быстро найдешь, кем меня заменить, – через силу улыбнулась та. – У кардинала на примете уже есть парочка талантливых девчонок.
– Никто из них… – начала Адельхайда и вздрогнула, когда от двери комнаты донесся настойчивый, резкий стук. – Рудольф, – констатировала она, поднимаясь. – Весьма зол, судя по всему. И я даже догадываюсь, по какой причине.
– Вы слышали? – подтвердил ее догадки Император, едва переступив порог, и довольно бесцеремонно сдвинул хозяйку комнаты в сторону, пропуская следом за собою Рупрехта фон Люфтенхаймера.
– Однако же, это слишком, – нахмурилась Адельхайда, запирая дверь за своими посетителями. – Я уже смирилась с тем, что одного из вас могут застать входящим в мои покои. И даже с тем, что моя репутация уже изрядно подмокла. В конце концов, в моем возрасте это уже не самое главное богатство. Однако сие коллективное паломничество, господа, уже переходит допустимые и недопустимые пределы. Пора бы избрать для наших бесед иное тайное место, на нейтральной территории.
– Этой ночью в мой город совершит паломничество Дикая Охота, – хмуро оборвал ее Император. – И здесь нет тайных мест, в коих я был бы уверен.
– И вы полагаете, что потусторонние твари изменят свое решение, устрашившись кворума, собравшегося в моей комнате?
– Вы шутите? – сдвинул брови тот. – Вы можете шутить в такой ситуации, госпожа фон Рихтхофен?
– А вы бы предпочли, чтобы я заламывала руки и рыдала?
– Госпожа фон Рихтхофен, – вклинился фон Люфтенхаймер, – Ваше Величество… Не время для препирательств.