Увертливый
Шрифт:
В технике Дзю-до, в зависимости от уровня подготовки «кю», ученики носили пояса следующих цветов: желтый, оранжевый, зеленый, синий, коричневый и черный (пояс мастера). В этом виде борьбы мастера делились на десять данов. При этом пять первых данов принадлежали спортсменам. Даны с шестого по восьмой – спортсменам высшей категории. Девятый и десятый – профессионалам.
Однажды, когда Галкин, не напрягаясь, почти механически, наблюдал очередной турнир каратистов, ему показалось, что над татами мелькнула знакомая физиономия. Он напряг внимание, присмотрелся к происходившему,
И Галкину захотелось «попасться». Он ничего не мог с собой сделать. Петр, можно сказать, заболел этой странной и сладкой мечтой.
Он услышал, что Лапин представлял один из московских клубов «Ашихара-карате» и, без проблем, определил по Интернету адрес. Помещение клуба располагалось в районе Чистопрудного бульвара.
Сначала Галкин выбрался туда на разведку, потерся среди таких же, как он, любопытных. В основном сюда приходили родители с детьми. Взрослые тренировались в отдельном помещении. Среди них было всего восемь мастеров-чернопоясников и даже один – чемпион. Петя узнал, где находится взрослая раздевалка, зафиксировал в памяти расписание, уточнил где и когда тренируется Лапин. Уже покидая клуб, он с ним едва не столкнулся в дверях. Чтобы уйти незамеченным, пришлось «повибрировать».
11.
Пролился дождями май. Солнце согрело асфальт, землю, крыши домов. Проклюнулась зелень. Загалдели пернатые. Взыграли весенние соки. Над Москвой загудели колоколами, то сдержанные, то торжественные, то скорбно рвущие душу аккорды рахманиновских концертов. Весна воспаляла души, и люди не знали, смеяться им или рыдать.
Собираясь в клуб «Ашихара-карате», Галкин не строил планов. Словно им двигал не мозг, а какая-то бесноватая железа, мешающая нормально жить и требующая разобраться с «Лапой».
Это было не просто очередным рискованным приключением. Наш герой будто судорожно торопился расправить смявшийся лист ранних глав своей жизни. Когда-то некорректно перевернутый он теперь давил, натирал, причиняя зудящее беспокойство.
Настал день, когда Петр больше не смог терпеть.
Найдя место для машины на краю проезжей части подальше от рельс знаменитого трамвая «Ашки», Галкин решительно направился в сторону клуба.
Он двигался по уже проторенному пути, не задумываясь и не сознавая, что ему предстоит, будто находясь в прострации. Это был плохой знак. Потому что, если размышлять здраво, самое мудрое что он мог сейчас сделать, так это немедленно вернуться домой.
Формально он все рассчитал правильно: по времени и расписанию тренировок Лапин должен был находиться в зале. А что – дальше? Он, наверняка, находился там не один. Петр, как будто шел вразнос, сознавая, что очень опасен и, прежде всего, – для себя самого.
Вот он уже проник в помещение, поднялся по лестнице мимо бабушек с дедушками
Он открыл дверь. В небольшом зале, на шаг отступя от стен, лежали маты (татами). У окон и у свободных простенков стояло несколько стульев и маленький столик для старшего тренера. Широкий витраж наполнял зал потоками света. На татами две пары единоборцев, видимо, оттачивали прием, монотонно повторяя один и тот же бросок. Три человека у стены не громко беседовали. Все присутствующие носили черные пояса. Старший тренер, за столиком, склонившись над какой-то бумагой, время от времени кидал внимательный взгляд на борцов, подавая команды на «языке карате».
«Извините, сюда без кимоно нельзя, – сказал он, заметив Петю. – Собственно, вы кто?»
Еще мгновение назад Галкин был один в коридоре, как бы существуя в собственном «коконе-домике». Но теперь кокон лопнул и, «провалившись» в солнечный свет на глазах у людей, Петя вдруг осознал, что пропал: впервые он решился на шаг, не продиктованный необходимостью, а вызванный случайным капризом.
Все в зале обратили глаза в его сторону. Даже те, кто был на татами. Лапин стоял у стены. Он сразу узнал Галкина, повеселел (приятное воспоминание) и сразу забалагурил: «Буратино, это ты?! Вот так встреча!? Что ты тут делаешь?»
Петя чувствовал себя, как тогда, в техникуме, подобно кролику перед пастью удава. Уже ничего нельзя было изменить. Он приблизился к Лапину.
«Помнишь, Лапа, как ты бил меня? Просто так, ни за что? И чуть не убил! – сказано было по-детски наивно, чужим, вдруг, осипшим голосом.»
– Помню. Жаль, не убил.
– Но, уходя, ты сказал: «Попадешься – убью!»
– Сказал. Ну и что?
«Считай, что я тебе снова попался! – выкрикнул Галкин и быстро шлепнул борца по холодной щеке».
«Эй! Эй! Эй! Не распускай клешни!». – закричал кто-то сзади.
«Ребята, держи его руки! Он, как черт, увертлив!» – вскричал Лапин.
Как будто стальные тиски сжали Петины кисти В этих условиях входить в «вибрацию или пропеллер»: значило остаться без рук.
«Я сказал, убью – значит, убью!» – зарычал бывший физрук и ударил.
Удар пришелся в скулу, может быть, – не со всего маху, но рука была натренированная – рука мастера. У Пети все перед глазами поплыло. Он, вероятно, упал бы, если бы его не держали. Это был пристрелочный удар. Лапин готовился нанести следующий – теперь уже в полную силу.
В этот момент старший тренер резко крикнул: «Яме!», что на языке карате (по сути, – японском) означало «Стоп!»
Лапа уже завершил подготовку к удару. Но старший, мгновенно сорвавшись с места, и, предупредив новым возгласом «Яме!», мощным ударом сбил его с ног.
Лапу подняли и под руки повели в раздевалку. Перед дверью он повернулся к Петру и тупо повторил фразу: «Погоди, Буратино! Попадешься – убью!»
«Лапин, молчать! – рявкнул старший и спокойно добавил: – Парень, ты давно мне не нравился. Можешь считать, ты здесь больше не тренируешься».