Увеселительная прогулка
Шрифт:
— Что невозможно? — переспросил фон Кенель.
— Я семь месяцев назад женился!
— Знаю.
— Ну вот!
— Сколько вы получаете?
— Три тысячи… ведь в газетном мире меня считают одним из лучших комментаторов по вопросам экономики…
— Три тысячи! Немалые деньги. Такое место вы не сразу найдете.
— Я всегда смогу устроиться в промышленности в качестве эксперта по спросу. И зарабатывать буду больше.
— Почему же вы не устроитесь?
— Люблю журналистику.
— Но
— Не могу сказать, что он мне несимпатичен…
— Значит, симпатичен?
— С ним трудно работать.
— В каком смысле?
— Только он, видите ли, знает, как надо делать газету.
— Зайлер знает, чего хотят читатели.
— Возможно. Но редакторы с этим не соглашаются.
— Придется им согласиться. Или уйти.
— Что будет с Эпштейном?
— Эпштейн намерен уйти.
— В это я не верю!
— Скоро убедитесь.
— Эпштейн уйдет, если придет Зайлер.
— Вот-вот!
— Жаль! — сказал Цоллингер.
— Вам симпатичен Эпштейн?
— С ним тоже бывало трудно. Но в последнее время стало вдруг удивительно легко. Он теперь ничего из себя не строит, готов признать, что далеко не все понимает лучше других.
— Как вы полагаете, найдутся люди, которые уйдут следом за ним?
— Если он перейдет в другую газету — безусловно.
— Он не имеет права. По условиям договора…
— Тогда, конечно, никто не уйдет. Кто может себе позволить такую роскошь?
— Я тоже так считаю, — согласился фон Кенель. — Вы, во всяком случае, останетесь лояльны и будете работать по-прежнему?
— Конечно, господин директор, вы просто меня оскорбляете таким вопросом!
— Извините, господин Цоллингер. Я искренне рад, что мне представился случай побеседовать с, вами с глазу на глаз.
— Спасибо, господин директор!
— Говоря без околичностей, господин Хойссер, с некоторых пор при чтении политического раздела нашей газеты у меня начинаются желудочные колики.
— Вы имеете в виду раздел внутренней или внешней политики, господин директор?
— И тот и другой. Ваша позиция в целом, общая тенденция…
— Эпштейн что-то говорил нам об этом.
— Любопытно… Он что же, высказал критические замечания и, может быть, даже намекнул, что надо бы проверить, насколько верна ваша позиция?
— Мы и так постоянно проверяем себя.
— Изо дня в день?
— Конечно.
— Почему же читатели не замечают никаких перемен?
— Зачем же нам менять свою политическую позицию, если мы не видим для этого оснований?..
— Ах так, значит, вы не видите оснований? И Эпштейн тоже?
— Вот уже месяц с лишним, как мы ведем значительно более серьезные и разносторонние дискуссии, чем раньше. Нередко к участию в них привлекаем специалистов,
— И находятся специалисты, которые согласны вот так, из любви к искусству, участвовать в этих дискуссиях?
— Но ведь мы, кроме всего прочего, платим им гонорар.
— Ах вот оно что, вы им платите гонорар! Кто же именно платит и прежде всего — сколько?
— Мы установили таксу — от двухсот до четырехсот франков за беседу.
— Неплохо!
— Это немного, если учесть ту пользу, какую это в будущем сулит нашей газете.
— В чем же тут польза?
— Это помогает нам выработать собственное мнение, достигнуть настоящей политической сознательности.
— Вы не могли бы пояснить мне эту мысль?
— Простой пример: мы больше не можем в деле с Чехословакией ограничиваться безоговорочным осуждением русской политики.
— Не можете ограничиваться? Уж не собираетесь ли вы оправдывать русских?
— Не помню, чтобы мы когда-либо оправдывали русских…
— Я понял именно так.
— Вы невнимательно читали, мы никогда не делали этого, мы только пытались проанализировать положение, объяснить…
— Всякое объяснение — это оправдание! — неожиданно резко прервал его фон Кенель.
— Неверно, господин директор, вы и сами это знаете. Если в сфере вашей деятельности срывается какое-то мероприятие, вам тоже приходится сначала анализировать положение, а уж потом пытаться его исправить.
— Допустим. Но в сфере политики не газета — и уж тем более не наша газета — призвана заниматься таким анализом.
— Я другого мнения. В конце концов, мы комментируем политические события. И уж коли мы хотим комментировать добросовестно и обоснованно, то обязаны знать больше, чем, к примеру, представитель того или иного государства при Организации Объединенных Наций. Наша позиция не может быть односторонней, мы не защищаем интересы какой-нибудь одной великой державы, мы существуем для того, чтобы раскрыть читателю сложные взаимосвязи между исторической реальностью и политикой государств, дабы он, читатель, лучше мог уяснить себе, что происходит в мире.
— Мотивы, достойные всяческого уважения, господин Хойссер. Однако мы, представители дирекции, были бы более довольны, если бы «Миттагблатт» начал акцию борьбы за ресницы.
— Борьбы… за что?
— Я представляю себе так: мы ратуем за покупку чешских ресниц, их расхватывают — сотни тысяч штук, по десять франков за набор, вся прибыль — в пользу беженцев из Чехословакии и тому подобное.
— Зачем нам чешские ресницы? — удивился Хойссер.
— Чтобы показать, на чьей мы стороне!