Увидеть лицо - 2
Шрифт:
— Вкуснее… Наготовит вечно всякой фигни, потом сиди и думай, чего жуешь… — проворчал Мишка. — Надо было, в таком случае, раньше приниматься! С утреца!
— Утром я стирала. Ты же не починил машинку.
— Некогда было, — Мишка махнул пультом в сторону телевизора. — У, какие девки, а! Не то, что ты, корова, талию на ощупь не найти! Надо мной уже все друзья потешаются — удачно, мол, женился, Мишаня! Вот какой надо быть! А ты свою корму в двери с трудом протискиваешь!
— Ты же знаешь, что у меня гормональное расстройство, — с трудом проговорила она. — Ты же помнишь, какой я была.
— С трудом! — Мишка фыркнул. — Гляди-ка, слова умные выучила — гормональное расстройство! Жрать надо меньше — вот тебе и все расстройство. Ты же все время что-то жуешь — хоть рот тебе зашивай!
Он бросил пульт рядом, на кресло, и потянулся, закинув руки за голову. Из-под задравшейся футболки выглянул объемный волосатый живот. Светлана отвернулась и тяжело побрела обратно на кухню, придерживаясь правой рукой за стенку.
Хлопоча у плиты, она снова начала думать о своем недавнем сне — таком реальном, что ей становилось больно, и где-то в глубине горла появлялась странная дрожь. Хотелось, безумно хотелось верить, что сон ей снится сейчас — необъяснимый, жуткий кошмар, но рано или поздно он закончится, и она проснется в своей постели — чудесной постели с шелковыми простынями, среди цветов и ярко горящих ламп, и будет она не Светланой Юхневич, которой противно смотреть на себя в зеркало, а Светочкой Бережной, красивой и худенькой — Светочкой, умеющей танцевать, Светочкой, на которую обращают внимание такие красивые и романтичные мужчины, как Борис, Светочкой, на которую никто и никогда не поднимал руки. Она будет двигаться легко и изящно, она будет плавать на пароходах и у нее будут потрясающей красоты любовные романы. Светлана мечтательно смотрела перед собой широко раскрытыми глазами, слезящимися от лука, и у ее мечтаний был запах гиацинтов, звук индийской поэзии, которую читал бархатный мужской голос, и цвет розового с золотом — как обои в ее комнате в особняке. Очень редко ей вспоминалось, как больно закончился этот странный сон — как, спустившись на кухню, она увидела Алину, склонившуюся перед распахнутой дверью морозильной камеры, которая почему-то была в мужском халате; как обойдя стол, она увидела водителя, лежащего на полу, узкий запекшийся разрез на его голой груди и широко раскрытые стеклянные глаза, и как секундой позже что-то с силой ударило ее по голове… А потом она распахнула ресницы и увидела потолок старенькой квартиры, и рядом громко храпел Мишка, раскрыв рот, и от него шел тяжелый кислый запах. Светлана в тот момент не поверила и закрыла глаза, но продолжения не было. Всего лишь сон.
С тех пор каждый вечер она старалась побыстрее закончить все дела и забиралась под одеяло и с отчаяньем засыпала, надеясь, что все повторится. Но больше она ни разу не видела этого чудесного сна. Была реальность, была работа, тесная квартирка, побои, неизменный запах перегара, хриплые крики, унижение и боль, грузное тело Мишки на ней, его монотонные движения, не приносившие больше никакого удовлетворения… и больше не было ничего. Разве еще только руки, для того чтобы искусно готовить и красиво вязать, и глаза, для того чтобы плакать и читать любовные романы. С каждым днем Светлана ощущала все большую безнадежную усталость и с каждым днем все чаще спрашивала себя — неужели это ее жизнь и неужели никогда ничего другого не будет? Она думала о сне все чаще и чаще, а еще чаще на нее нападало какое-то странное отупение, сродни трансу, и тогда ее глаза обращались к чистым сверкающим лезвиям ножей, которые Мишка, стоит отдать ему должное, содержал в полном порядке.
Она размышляла об этом и позже, сидя в своем кресле и вытянув усталые ноги. Ее пальцы рассеянно поглаживали незаконченное вязание, глаза так же рассеянно поглаживали стены комнаты, чистенькой и аккуратной, украшенной бесчисленными вязаными салфеточками. Искусно вязать ее научила прабабка, и в памяти Светланы всплыли ее ловкие морщинистые пальцы и огромные стекла очков — единственное, что она о ней помнила. А потом отчего-то вспомнился давний школьный друг, Максим, который воровал для нее цветы в палисадниках и вырезал для нее на уроках труда забавные деревянные фигурки, и с которым она целовалась в школьном гардеробе среди висящих пальто и курток. Он называл ее «Светик»
Светлана подняла голову и взглянула на мужа, который, подчищая ложкой остатки борща, что-то раздраженно рассказывал о своих приятелях по стройке и о своем бригадире, и внезапно к горлу у нее подкатил ком, а желудок сдавило, и она испугалась, что ее сейчас стошнит.
— Как борщ? — осторожно спросила она. Мишка перестал стучать ложкой и взглянул на нее.
— Сойдет. С голодухи любые помои сожрешь! Второе готово?
Светлана перевела взгляд на экран телевизора, по которому теперь шел какой-то боевик.
— Ты не мог бы переключить на шестнадцатый? Сейчас будут «Унесенные ветром».
— Еще не хватало мне в воскресенье всякую муть смотреть! — иронически отозвался он. — И вообще сейчас футбол будет!
Светлана посмотрела на черный завиток, высовывающийся из прорехи в футболке. Потом с трудом поднялась, подошла к креслу, взяла пульт, лежавший на подлокотнике и переключила канал.
Мишка ничего не сказал. Он осторожно умостил пустую тарелку на другом подлокотнике, потом встал и резким движением вырвал пульт из ее безвольно повисшей руки, после чего таким же резким движением ударил пультом ее по лицу. Вскрикнув, Светлана отшатнулась, зажмурившись от боли. Из ее разбитого носа потекла кровь, пачкая подбородок, шею и воротник халата. Она зажала нос ладонью, чувствуя тепло собственной крови. Мишка внимательно осмотрел пульт — не треснул ли где? — потом взял пустую тарелку и сунул Светлане в свободную руку.
— Неси второе! Ишь, характер она мне тут будет показывать! Хочешь смотреть свой дебильный фильм — так вали к кому-нибудь из своих дебильных подружек! Дура!
Мишка сел обратно в кресло, переключил канал и со скучающим видом уставился в телевизор, потом потянулся за пивом. Светлана повернулась и с тарелкой в руке пошла на кухню. Глаза ее были пустыми, как и тщательно выскобленная мужем тарелка. Ложка едва слышно позвякивала о фаянс. Капли крови просачивались сквозь пальцы и падали вниз, оставляя на бледно-зеленом линолеуме пятна размером с копеечную монету.
Светлана поставила тарелку на стол, потом дернула висящее на пластмассовой вешалке кухонное полотенце, и вешалка обломилась с едва слышным треском. Не заметив этого, она старательно вытерла лицо полотенцем, в котором сама когда-то сделала несколько красивых мережек, и уронила полотенце на пол. Повернулась, взяла тарелку и начала наполнять ее жареным мясом и рисом со специями. Потом поставила тарелку на стол и потянулась к ящику за вилкой, и в этот момент новая капля крови сорвалась с ее подбородка и упала на позабытый нож, свернувшись на сверкающей стали, словно живая, и в ней заиграл яркий солнечный луч, падавший в окно между раскрытыми кружевными занавесками. Ее рука застыла, и взгляд приклеился к этой капле — горячей на холодном, сияющей словно драгоценный камень, — сросся с ней и наполнился жизнью, словно сам превратился в кровеносный сосуд, по которому стремительно заструилась теплая жидкость, неся в мозг понимание и твердую уверенность. Из мозга она протекла к губам, и те раздвинулись в слабой, отстраненной улыбке. В ушах вдруг зазвучал голос Бориса — так отчетливо и узнаваемо, словно она слышала его всего лишь несколько минут назад.
…рубины — иные как пламя, иные как кровь, а в иных словно плещется дорогое розовое вино…
…что бы ни ждало меня в дальнейшем, я готов на все, чтобы эти глаза смотрели только на меня…
Она облизнула губы. Потом достала из ящика вилку и аккуратно положила ее в тарелку, примяв ею рисовую горку. Ножа уже не было на столе, он куда-то исчез, но беспокоиться об этом, право же, не стоило. Совсем не стоило.
Когда Светлана вошла в комнату, Мишка все так же сидел в кресле и потягивал пиво. Услышав ее шаги, он повернул голову, но тут же снова уставился в телевизор.