Увядание розы
Шрифт:
– Что за беда? – пожал плечами папаша. – Ну помаешься годик-другой, а там, глядишь, супруг и преставится. А зато какое наследство!
– Меня продаете за свои долги! – заверещала девица. – Не пойду за старого, не пойду!
Отец выждал, пока не замолк последний истошный вопль, и зло произнес:
– Не пойдешь за старого банкира? Тогда пойдешь на улицу! Дом продадут, имущество все пойдет с молотка. Мы с матерью твоей на улице окажемся, будем побираться на старости лет. А тебя кто-нибудь из старых дев-тетушек подберет в приживалки, то-то веселая жизнь начнется! И все из-за каприза женского! Глупости!
Но дочь не желала его слушать и стремительно выбежала из комнаты. Она бросилась за утешением к матери. Мадам Бленнингельд выслушала новость с философским спокойствием и изрекла:
– Твой отец прав, Бархатов в солидных летах, долго не проживет. А ты потом богатой вдовой выберешь себе, кого пожелаешь, а можешь и вовсе замуж не ходить и жить в свое удовольствие! – Она вздохнула. Не ее ли потаенная мечта выразилась в последних словах?
– Маменька! Что вы такое говорите?
Это так омерзительно! Как же я стану жить со стариком?
– А кто тебе мешает разбавить стариковские утехи более приятным времяпрепровождением? – пожала плечами добродетельная матрона. – С твоей-то внешностью от поклонников отбоя не будет!
– Сдается мне, что вы, мамаша, знаете не понаслышке, о чем говорите! – с раздражением парировала почтительная дочь.
– Ты напрасно сердишься на меня, – вздохнула мадам и поглядела на себя в зеркало. Оттуда на нее смотрела усатая пожилая женщина в замусоленном домашнем чепце. – Если бы в твои годы я была бы столь же притягательна для мужчин, как ты, я никогда бы не оказалась замужем за твоим папашей. Никогда не позволила командовать, измываться над собой.
Матильда с грустным изумлением выслушала откровения матери. Она давно подозревала, что родители не любят друг друга. Это наводило ее на невеселые размышления о любви и о браке.
День прошел в напряженном размышлении. Ласки старца отвратительны, но еще более отвратительна нищета. Разом лишиться богатого и уютного дома, проворной и угодливой прислуги, собственного выезда. Вместо этого ютиться в комнатушке грязного доходного дома, толкаться в многолюдной конке, выслушивая сальные шутки пролетариев. И это еще полбеды. Но как отказаться от роскошных платьев, дорогого тонкого белья, шелковых чулок, духов, украшений, изящных туфель, мягких пушистых шуб! Матильда тотчас же вспомнила унылые серые лица работниц в ситцевых платочках, мещаночек в скромных заношенных платьях, запуганных и униженных гувернанток с поджатыми губами, бойких, но отталкивающе вульгарных приказчиц в магазинах. И это теперь будет и ее удел? Нет, это невозможно, это невыносимо. А может, старичок окажется не столь противен? И к тому же сынок его так хорош…
Владимир Анисимович Бархатов, как себя ни тешила надеждой Матильда, оказался все-таки очень неприятным стариком.
Росту невысокого, как раз по грудь молодой жене, юркий, подвижный. На голове остатки прежней шевелюры в виде седых клочьев. Он напомнил девушке некую птицу виденную в Зоологическом саду. Глаза пытливые, пронзительные, взгляд жесткий, колкий. Губы тянулись тонкой, едва заметной полоской и складывались в змеиную улыбку.
– Я счастлив, неизмеримо счастлив, драгоценная Матильда Карловна, что вы приняли мое предложение! Считаю дни до того мгновения, когда вы переступите порог моего дома законной хозяйкой!
Мати растянула губки в резиновой улыбке, и тотчас же последовал поцелуй жениха, от которого она вся содрогнулась. Как же теперь поступить, если невозможно тотчас же стереть с губ это слюнявое прикосновение? Она побоялась, что ее стошнит и, отговорившись необходимостью отдать приказания прислуге, поспешила вон.
Счастливый жених и благородный отец в приподнятом настроении направились в кабинет для обсуждения деловой стороны нового брачного союза. Мадам Бленнингельд нашла свою дочь в ванной. Матильда уже тысячу раз смыла водой поцелуй жениха, а отвращение только нарастало.
Мамаша уныло покачала головой и хотела обнять свое строптивое дитя, но Матильда резко оттолкнула раскрытые объятия. Мадам с изумлением вглядывалась в лицо девушки. Циничное выражение, застывшее в глазах дочери, испугало ее.
Глава 14
Следователь Сердюков задумчиво прохаживался по кабинету. Его служебный кабинет был под стать хозяину. Такой же длинный и узкий. Размера кабинета хватало всего на несколько огромных шагов хозяина. Потом приходилось делать резкий поворот и, обогнув угол стола, двигаться в обратном направлении.
– Все ходит? – спросил за дверью один из полицейских.
– Ходит, поди, целый час! Наверное, весь Невский пробежал! – усмехнулся другой.
Коллеги знали за Сердюковым много странностей. Он был нелюдим, не очень разговорчив, жил одиноко, женщин сторонился, никого к себе не приглашал да и сам в гости не ходил. От дружеских пирушек уклонялся и все больше горел на работе.
И хотя начальство ценило его добросовестное рвение, особых наград и высоких должностей он до сих пор не получил.
В глубине души Константин Митрофанович переживал чрезвычайно, но считал ниже своего достоинства напоминать начальникам о своих добродетелях, ожидая, когда его в конце концов заметят и оценят.
Однако менее ретивые сотрудники давно обогнали Сердюкова по служебной лестнице, а о нем точно забыли.
Но не о чинах и званиях размышлял следователь, вышагивая версты по своему кабинету. Таинственное привидение не покидало его сознания. Существует ли оно?
Если существует, значит, это нечто вполне материальное, видимое, осязаемое. И если оно являлось двум таким разным людям, то почему бы и Сердюкову не повстречаться с ним? Или с ней? Хотелось бы побольше узнать о природе таких явлений, чтобы понимать, с чем имеешь дело. Что ж, придется нанести визит к знающему человеку.
Этим знатоком оказался некто Сухневич. О нем Сердюкову было известно, что сей господин является непревзойденным знатоком природы призраков во всем Петербурге, да и не только в столице. Сухневич специально много лет провел в Англии, где что ни старый дом, то с привидениями. Исколесил Германию, Испанию, Францию, собирая бесчисленные свидетельства таинственных встреч, в почтенном возрасте вернулся на родину и поселился в кособоком домишке на Васильевском острове. Он вел замкнутый образ жизни, общаясь только с теми, кто истово верил в контакты с потусторонним миром.