Уйди во тьму
Шрифт:
Вот теперь.
«Послушайте, — сказала Элен, наклоняясь вперед. Опять она не могла заставить себя назвать Долли по имени. — Я хочу поговорить с вами о серьезных вещах».
Долли повернулась к ней — настороженная и напряженная.
«Ну конечно, а в чем дело?»
«Сейчас приступлю к изложению, — сказала Элен без улыбки, но и без злости, держа себя в руках. — Речь идет о моем муже. Теперь послушайте… теперь, я думаю, вы знаете, почему мне хотелось встретиться с вами. Послушайте… — Она приподняла брови и, не отрывая руки от стола, предостерегающе покачала пальцем. — Я, право, считаю, что вытерпела достаточно, верно? Видите ли, у меня есть семья, которую я считаю очень важной частью моей жизни, очень важной. Ну и есть кое-что еще:
Долли лениво потянулась, весь страх прошел, словно при встрече с соперницей ее опасения, волнения перед схваткой исчезли. Она медленно потянулась, подняв сжатые руки к потолку, и издала какой-то неприятный звук, похожий на рычание, — звук, говоривший об апатии, безразличии.
«Милочка, — она со вздохом опустила руки, — я просто понятия не имею, о чем вы говорите».
«То есть… — Элен такого не предвидела: ярость. — Какого черта, что вы хотите сказать? Что вы хотите сказать, говоря, что не знаете, о чем я говорила? Я скажу вам, о чем. И вы это прекрасно знаете. Вот уже шесть лет, как мне известно про вас и Милтона. Шесть лет. Вот о чем. Смотрела, как вы одурачиваете его! Разрушаете мою семью — вот о чем! И вы не знаете, о чем я говорю! Бог мне свидетель…» Как она потеряла власть над собой, как быстро исчезла ее твердая решимость! Это хитроумное тайное оружие Долли — безразличие, самоуверенное, спокойное отрицание — превратило ее атаку в дикую сумятицу. И Элен быстро произнесла, громко и ясно: «Вы же понимаете, что я хочу сказать, верно? Вы разрушаете мою семью, потому что вы эгоистка, аморальная, порочная женщина. Шесть лет вы прокладывали путь к Милтону, а теперь, когда моя дочь уехала в школу, он еще больше нужен мне, и я не потерплю этого! Понятно: просто не потерплю!» Она погрозила Долли указательным пальцем, затем, дрожа, орошая проклятиями весь «Байд-Э-Уи», вытянула всю руку. Пожилая миссис Проссер, которая была тут управительницей, появилась в дверях вместе с группой негритянок с вытаращенными глазами. «Я не стану, прострадав шесть лет, — кричала Элен, — планировать… предвидеть, что проведу… проведу остаток жизни рабой вашей непристойной грязи!»
Долли поднялась, взяла свою сумку и зонт. Она бросила холодный взгляд на Элен.
«Подождите немного, — тихо произнесла она. — Просто подождите. Я все выложу в открытую, чего вы никогда не сделаете. О’кей. Послушайте, — прошептала она, нагнувшись к Элен, — если я совращала Милтона — совращала в вашем понимании, — так это было не в течение шести лет. А произошло это, милочка, две недели назад в Загородном клубе на устроенных вами танцах. Вот видите, я и призналась. И мы с Милтоном будем вместе так долго, как он этого захочет. И мне безразлично, сколько или где, милочка, люди говорят об этом. Потому что я люблю его, а это больше, чем вы ему даете, и вы это понимаете».
Она просунула руку в петлю на зонте — медленно, без усилий, словно собираясь за покупками, да она и собиралась.
«А теперь, — сказала она, — мы подняли тут шум, так что я лучше пойду. Не говорите
Затем она повернулась и пошла, презрительно стуча высокими каблуками по линолеуму, прошла мимо миссис Проссер и изумленных официанток и вышла.
«Так вот?!» — воскликнула Элен, приподнявшись со стула, но слова ее повисли в жарком, душном воздухе, где шуршали передники и юбки и звучало хихиканье исчезавших из зала негритянок.
Через несколько минут Элен села на автобус на углу Двадцать восьмой улицы и Вашингтон-авеню и, погруженная в свои мысли, не заметила, что ее монета проскочила мимо отверстия и упала на пол. Шофер многозначительно посмотрел на нее, но это тоже прошло незамеченным. Придется ей просто молчать, подумала она, сидя в слегка раскачивавшемся автобусе, уносившем ее домой. Выход придет. Сама она, конечно, не грешила — только, пожалуй, слишком часто приходила к неверным выводам: была чересчур нетерпима… Да, молчи, терпи все и, главное, старайся выбросить из головы безграничные ошибки вроде нынешней… Ох какой позор! Унижение! Да ладно… забудь это, забудь.
В тот вечер она сидела в своем саду одна, когда Милтон вернулся из Суит-Брайера. Она рассказала Кэри, как Милтон, поставив машину и нырнув на минуту в дом — наверное, чтобы заглянуть в туалет, — вышел оттуда и сел рядом с ней.
«Ну вот, — сказал он, покачивая в руке стакан с виски, — наша девочка теперь стала взрослой студенткой».
«Все прошло хорошо?» — спокойно спросила его Элен.
«О, прекрасно. Что за ребенок! Она будет королевой красоты. Она выделяется точно бриллиант в куче угля, как говорят ниггеры. Уже теперь».
«О, как это приятно, — сказала Элен. — Жаль, право, жаль, что я не поехала. Я плохо себя чувствовала вчера вечером. А сегодня утром я чувствую себя, право, лучше. Я, право, приятно провела день».
«Отлично, — сказал он без особого интереса. — А как Моди?»
«В порядке. Она сегодня днем качалась на качелях на площадке. И немного устала».
«М-м-м».
Какое-то время они молчали. Затем Элен сказала: «По-моему, я слышала, вы разговаривали сейчас с кем-то в доме?»
«Угу, — сказал он. — Я звонил».
«О-о. — Она помолчала. — Надеюсь, Пейтон будет хорошо учиться, а не только стараться стать королевой красоты. Если она хочет стать кем-то…»
«О, Элен, — произнес он с легким смешком, — ее какое-то время не будет это волновать. И вам это известно. Ее будут волновать мальчики. Прежде всего. Она умный ребенок».
«Да. Меня это тоже волнует. Мальчики».
«С ней все будет о’кей».
«Надеюсь». Разговор снова прервался. Наконец Элен спросила: «Она ничего не говорила про меня… про то, что я сегодня не поехала?»
«Угу, да, она сердилась. Была обижена. Она вас не понимает. Я сказал ей, что вы разнервничались — из-за Моди и вообще. Она знает об этом».
Элен молчала и в известной мере удивилась, когда слезы потекли по ее лицу, — это случалось так редко. А Милтон потянулся, зевнул, встал — при этом слегка хрустнули окостеневшие суставы.
«Ну… — он зевнул, — я пошел спать. Завтра мне надо быть в Центральном управлении и встретиться с Питерсоном по поводу документа. Что с вами, Элен?»
Она молча покачала головой и протянула ему руку, до которой он не дотронулся или не заметил ее.
«Спокойной ночи, Милтон, — с трудом произнесла она, поскольку у нее сдавило горло. — Извините меня».
«За что, Элен?» — мягко спросил он.
«Ни за что, — быстро произнесла она, сердце ее так и стучало. — За все».
«Спокойной ночи».
Что-то в его голосе сказало ей, что он удивлен, даже приятно удивлен ее кротостью, ее благопристойностью. Или это слабость? Но он, видимо, был удивлен, ничего больше не мог сказать и потому ушел в дом. Это было большим сближением, подумала она, и все же недостаточным, чтобы успокоиться.