Уйти, чтобы вернуться

Пшеничный Борис

Марио, наконец, вытащил руку из кармана. На ладони заиграли самоцветы. Протянул Доктору.

– Все держал, боялся забыть.

– Что это, зажигалка?
– Эгон поднес ее к глазам.
– Славная вещь, похоже - коллекционная.

– Нравится? Был сегодня на выставке, оказался, представьте, десятитысячным. Памятный сувенир от дирекции.

– Что-то уж щедро...

– Я вот тоже так думаю. Оставьте у себя, Доктор, она мне ни к чему. Считайте, что это гонорар за мой визит. Я тут наговорил вам... И все же не думайте, что я... пациент.

Покачиваясь в кресле-качалке, он поджидал ее за хрупким переносным столиком, таким крохотным, что если двое вплотную сядут - встретятся

носами. Еще одно кресло напротив, и тоже качается - он задевает его ногой. Кому-то приглянулась площадка между двумя вековыми кедрами, и этот кто-то не поленился перетащить сюда и стол и кресла, а потом они так и прижились здесь, будто сами выросли под деревьями, как грибы. Место, надо отдать должное, удобное, особенно для тихих бесед - вроде бы открытое, на виду, но и уединенное, аллея проходит стороной. Издали заметив, что беседка занята, никто не подойдет. И ждать здесь удобно, полный обзор. Стоит ей показаться, он успеет выйти навстречу.

О встрече они не договаривались. Марио знал, когда примерно она покидает лабораторию, знал, что после работы сразу же идет к себе, чтобы отлежаться, отдышаться и вообще приобрести, как она сама говорила, женский вид, и тут, на пути к коттеджу, он ее и перехватит.

Так получалось, что те немногие встречи, когда они были вдвоем, проходили в парке. Вот с Жаном и Эгоном - то в кабинете, то в лаборатории, словом, в помещении, а с Сьюзен - в парке. Они как бы остерегались оставаться одни в четырех стенах. Он так и не был еще в ее комнатах, не видел, чем она окружила себя, как держалась в домашней обстановке, и, наверное, поэтому представлялась ему если не загадочной, то, во всяком случае, не совсем понятной, неуловимой, будила воображение, заставляла вспоминать, и думал он о ней чаще, чем о ком-либо другом. Ее отношение к нему сбивало с толку. Подкупающе приветлива, дружелюбна - и вдруг высокомерие, почти враждебность. Открытость и настороженность, доверие и подозрительность, а то бесконечная печаль в глазах, словно жалела его: бедный Марио! Но знал он ее и насмешливо-веселой, даже игривой, и тогда он чувствовал себя особенно легко и непринужденно...

Качались кресла, качались деревья и небо. Потрескивали, ломаясь, сухие ветки. Неслышно осыпались побуревшие иглы кедры сбрасывали старую хвою... Середина августа, до осени вроде бы далеко. А когда хвоя должна осыпаться? Может, круглый год? Состарится, отживет свое - и вниз, в землю. Как люди, не зная сезонов.

Особых дел к ней не было. Захотелось поговорить и только. Стих на него такой нашел - выяснять отношения. Вчера с Доктором, а сегодня с Сьюзен. Ему казалось, что, встретившись, выговорившись, он избавится от каких-то пут, повязавших его по рукам и ногам и не дающих ему быть самим собой. И это хорошо, что о встрече они не договаривались,- пусть она произойдет по одному его хотению. Сьюзен и не предполагает, что ее ждут в беседке под старыми кедрами и что она не попадет сразу к себе в коттедж, а будет остановлена на полпути, кто-то нарушит естественную череду событий в ее сиюминутной жизни. И этот кто-то - он, Марио, который сам так решил, сам того хочет. Река, в которую его швырнула чья-то воля, несла уже не труп, а живое тело, и он все больше ощущал себя пловцом, способным пристать к тому или иному берегу и даже плыть против течения. Он непременно поплывет, когда узнает, кто он и зачем здесь.

Сьюзен шла не одна, и это было настолько неожиданно, что захотелось спрятаться. Река не признавала в нем пловца, он оставался для нее жертвой обстоятельств. Он еще надеялся, что с ней кто-то из сотрудников - вышел проводить, пройдут немного и расстанутся. Но они продолжали идти рядом, и им было по пути, потому что она шла с Жаном Трене.

Беседка, такая удобная для тихих

разговоров и ожидания, оказалась западней. Нельзя спрятаться или хотя бы сделать вид, что не замечаешь их. Надо было решить: сидеть и ждать, пока они подойдут, или подняться навстречу? Качалки только две: уступить место или пусть сами решают, кому сидеть, кому стоять?

Она опустилась в кресло, откинула голову на спинку и закачалась, ловя лицом истонченные хвоей лучи вечернего солнца. Жан передвинул столик, взгромоздился на него с таким видом, будто всегда только на столах и сидел и никакой другой мебели ему не надо. Все прекрасно устроились. Со стороны посмотреть - дачники, изнывающие от безделья и скуки. И никаких к нему вопросов: почему он здесь, кого ждет или просто так.

– Такие вот дела, Марио, - сказал Жан тоном в прах проигравшегося игрока, которому и делов осталось, что влезть на стул да потуже затянуть на шее петлю.

– Он хочет сказать, что с того дня, как ты здесь, мы ни разу не были в Башне, - Сьюзен все так же жмурилась от солнца, лениво покачиваясь в кресле.

– Именно это я собирался сказать.
– Жан поболтал ногами.

– Еще он хочет сказать, что Марио зачастил в город.
– Она смахнула с лица упавшую с кедра иглу.

– Возможно что-то такое у меня вертелось на языке.
– Он скрестил на груди руки.

– И что у Марио в городе появились интересные знакомые. Она открыла глаза.

– Нет, извините, этого я не собирался говорить. Это ему скажет Полковник.
– Он дернул плечами.

– Тогда нам нечего больше сказать.
– Она выбралась из качалки.

– Такие вот дела, Марио.
– Он сполз со стола.

Они пошли к коттеджу.

Марио передвинул столик на старое место; он же растет здесь, как гриб... Качались кресла, качались деревья и небо.

...шаги он услышал издали и замер, не отдавая еще отчета, что они значат. Он так долго вслушивался, так долго всматривался - все в нем окаменело, и когда, наконец, ожидание кончилось, не поверил, не хотел верить... По правую руку - он знал, но не видел, адская темень, звезды и те попрятались, торчал земляной горб; оттуда с порывами ветра долетали щекочущие ноздри пары - это пьяно дышала цистерна, должно быть, краны слабо завинчены. А шаги - с той стороны, слева, и пусть бы они там оставались - сами по себе, и пары сами по себе. Но звуки крались к запахам, тянулись к ним алчными щупальцами. "Стой! Кто идет?" - немо прокричали застывшие губы. Шаги расплылись в наглой ухмылке. "Стрелять буду!" Шаги оскалили рыжую пасть. Марио не почувствовал, как забился в конвульсиях автомат. Ночь занялась пожаром.

Телефонная трубка голосом автосекретаря, таким же скучным, как у Полковника, ответила, что его нет и сегодня, скорее всего, не будет. Его нигде не было. Привалился, испустил дух, растаял. Марио обзванивал все службы подряд - нет, нет, был, вышел, нет, - но с контрольно-пропускного пункта уверили, что он не выезжал и, следовательно, где-то в зоне. Оставалось последнее - воспользоваться системой экстренного вызова. Марио набрал номер. "Минуточку, - сказал дежурный, поинтересовавшись, кому тот понадобился. В трубке слышно было, как щелкали переключатели... Еще один щелчок.

– Я слушаю, Марио. Что произошло, почему так срочно?

– Вы не хотите пригласить меня поужинать, Полковник?

– Вы сошли с ума, я вам не мальчик...

– Возможно, сошел. Только и слышу, что я сумасшедший. Так как насчет ужина?

Трубка вспотела, трубка полезла в карман, достала платок и вытерла лысину.

– Я говорю из ресторана, только что из-за стола. Если так необходимо, сейчас подойду. Вы где?

– Не утруждайтесь, Полковник, проще мне. Закажите кофе. И для меня тоже. Я мигом.