Узбекский барак
Шрифт:
Вовочка протягивает ему кусок надкусанного пирожного, ощерившись еще больше.
– А можно я?
– вдруг восклицает мать, отодвинув Игоря за спину.
– Я только попробую! Можно? Никогда такого не ела...
И буквально выхватывает пирожное из рук именинника, готового расплакаться, и откусывает то место, где еще были заметны следы его зубов.
– Как вкусно...
– она протягивает остаток Игорю.
– Ешь!
И тут же выбегает.
Потом он долго искал мать, ходил по комнатам, где было шумно и много пьяных, поющих песни под радиолу. И только
Увидев его, какая-то женщина принялась стучать в дверь.
– Лариса, открой, твой Игорек тебя ищет!
11
Всякий раз, вспоминая об эвакуации, мать избегала рассказывать эту историю. Игорь Андреевич сам все помнил, и ему не хотелось снова это пережить в очередном запечатлении, вызванном доктором Фроловым из его памяти.
После того, как он наяву увидел узбеков возле местного рынка, мать специально стала водить его туда, полагая: чем чаще будет их видеть, тем будничнее они ему покажутся. И перестанут пугать во сне.
Узбеки по-прежнему медленно и неумело копали свою траншею, реагируя на крики и угрозы кривого, как старая заезженная кляча на облепивших ее слепней. Пленные немцы его игнорировали, как если бы он был посторонним.
Однажды, когда Игорь с матерью уходили с рынка, они услышали по-детски тонкий вскрик, затем яростный мат кривого. Обернувшись, они увидели, как кривой палкой бьет какого-то узбека.
На них молча смотрели. Избиваемый свалился в траншею и кричал оттуда все тише и жалобнее. Заплакала от страха чья-то девочка. К ней тут же присоединились другие дети, а Игорь потянул мать за руку: "Мам, домой...".
Избиваемый уже не кричал. Кривой не ругался, и только видно было его взлетающую над траншеей палку, и слышались глухие удары.
И тут все увидели, как высокий немец, белокурый и мосластый, что-то выкрикнул по-немецки, отшвырнул лом и спрыгнул вниз в траншею. Оттуда сначала вылетела палка, потом пленный выбрался сам и рывком вытащил кривого наверх за шиворот.
Тот кричал, пятясь и хватаясь за кобуру. Его лицо было перекошено от растерянности и страха.
Пленный схватил его за руку, заломил и упал с ним в грязь. Кривой дико заорал, потом послышался хлопок выстрела, и серый дымок вспорхнул над ними. Пленный вскочил, в его руке был пистолет, и толпа шарахнулась, в панике стала разбегаться в разные стороны.
Мать тащила за собой Игоря к ближайшему бревенчатому складу. Прежде, чем они спрятались за угол, раздались трели свистков, и со стороны завода показались милиционеры и солдаты с автоматами.
Мать стояла спиной к почерневшим от сырости бревнам, прижимая к себе Игоря. Потом не удержалась, они выглянули из-за укрытия.
Толпа, в большинстве женщины и инвалиды с рынка, теперь возвращалась, окружая милиционеров и пленных. Игорь успел заметить, как высокий немец что-то протянул милиционеру. Кажется, это был отобранный пистолет. И когда тот его осторожно взял, кривой вдруг схватил брошенный лом и снизу вверх, будто штыком, ударил пленного в живот. Тот коротко
– Бей их!
– заорал какой-то одноногий инвалид и ударил костылем другого пленного.
И тогда женщины, истерично крича, набросились на немцев. Плача, они били их, царапали и плевали им в лицо, швыряли в них все, что попадалось под руку.
Немцы не сопротивлялись, только стояли, подняв руки и втянув головы, но это приводило толпу в еще большее неистовство.
Игорь заметил Колюню, того самого, что резал Мансура. Тот стоял в стороне, глядя на происходящее и докуривая самокрутку. Сплюнул, неопределенно махнул единственной рукой и, не оглядываясь, направился назад в сторону рынка.
Растерянные милиционеры и военные еще оттаскивали людей от пленных, как вдруг всеми забытые узбеки, глядя на избиение, тоже стали поднимать руки вверх.
И тогда толпа набросилась на них с еще большим озлоблением.
Только сейчас, опомнившись, военные и милиция открыли огонь, дав несколько автоматных очередей в воздух.
Все отпрянули, оставив лежащие тела стонущих и избитых. "Разойдись! кричали милиционеры, - разойдись, стрелять буду!"
– Товарищи, кто видел, товарищи, есть свидетели?
– кричал в толпе пожилой капитан милиции.
– Все свидетели, - отвечали ему.
– Все видели! Немец на него напал, пистолет отнял!
– Я, я свидетель...
– неожиданно закричала мать, проталкиваясь с Игорем сквозь толпу. И замерла на месте, увидев мертвого пленного. Немец будто замер в мусульманской молитве, припав лбом к земле и поджав под живот руки и колени. Под ним растекалась темная лужа, и его белесые волосы были в крови.
– Я... я все видела! Это все он, он...- мать ткнула пальцем в кривого. Он зверь! Он его избивал...
– она показывала на окровавленного узбека, лежавшего на земле.
– Он над ними издевался, а пленный заступился!
Избитые немцы и узбеки, сгрудившиеся и ставшие чем-то похожими друг на друга, молча и с угрюмым безразличием смотрели на нее.
Толпа настороженно замолчала, все выжидали.
– Да шпионка она!
– вдруг заорал кривой и вскочил, оттолкнув санитарку, делавшую ему перевязку. И замахнулся на мать, но милиционеры его оттащили назад, заломили руки за спину.
Тогда он стал выкрикивать в ее адрес что-то бессвязное, мерзкие ругательства, и пена с его губ брызгала во все стороны, а его огромное веко дрожало, словно пытаясь подняться и открыть глаз.
– Я здесь в литейке работаю, - растерянная мать отступала от него, прижав руку к груди.
– Я член партии, я с сыном на рынок шла...
И невольно, будто заслоняясь, выставила Игоря перед собой.
– Врет!
– кричал кривой.
– Эта блядь гансам подмигивает! Она чужого пацана для блезиру таскает...
В тот же момент ближайшие женщины с визгом набросились на мать сзади, вцепившись ей в волосы. Другие стали вырывать у нее сумку, оттолкнув плачущего Игоря. Упав на землю, он заревел еще громче, поскольку потерял ее из виду за спинами толпы.