Ужасная смерть Эдуара Делакруа
Шрифт:
– Одевается? Во что, Хэл?
– спросил я, нахмурив-шись. Моя жена появилась в дверях в прихожую и стояла, глядя на меня и вытирая руки посудным полотенцем.
– Нет, - поправил он, и в его голосе послышался не то гнев, не то слезы.
– Она ругается.
– О Боже.
– Я все еще не понимал, что это значит, но не хотел ничего выспрашивать. Да и не надо было. Он все сам объяснил.
– Она может спокойно сидеть, вполне нормально говорить о своем цветнике или о платье, увиденном в каталоге, о том, что слышала Рузвельта по радио и то, как замечательно
– Она не похожа на саму себя.
– Да, именно так, - благодарно произнес он.
– Но слышать эти грязные ругательства, произносимые ее чудесным голосом... извини меня. Пол.
– Его голос ушел, и я услышал, как Мурс громко прокашливается. Потом голос стал чуть тверже, но все равно оставался расстроенный. Она хочет, чтобы пришел пастор Дональдсон, и я знаю, что он ее успокаивает, но как можно просить его? Представляешь, он сидит и читает с ней Писание, и вдруг она обзывает его неприлично?
А она может, она и меня назвала прошлой ночью. Сказала: "Дай мне, пожалуйста, вот тот журнал "Либерти", ублюдок". Пол, где она могла слышать такие речи? Откуда ей известны такие слова?
– Не знаю, Хэл, ты будешь дома сегодня вечером? Когда он был здоров, контролировал себя и не был в тревоге или в горе, Хэл Мурс отличался особым сарказмом, по-моему, его подчиненные побаивались его острого язычка больше, чем гнева или подозрения. Его язвительные замечания, обычно раздраженные или даже резкие, жгли, как осы. И вот немного такого сарказма пролилось на меня. Хотя это было неожиданно, я был рад услышать его колкость. Значит, не вся жизнь ушла из него, в конце концов.
– Нет, - сказал он.
– Мы с Мелиндой выезжаем на танцы. Будем танцевать "до-со-до", потом немецкую полечку, а потом скажем скрипачу, что он - долбаный сукин сын.
Я прижал ладонь ко рту, чтобы не рассмеяться. Слава Богу, приступ смеха очень быстро прошел.
– Извини, - сказал он.
– Я последнее время мало сплю. От этого становлюсь брюзгой. Конечно, мы будем дома. А почему ты спросил?
– Я думаю, это не важно.
– Ты ведь не собирался заезжать, да? Потому что, если ты дежурил вчера, то идешь в ночную и сегодня. Или ты поменялся сменами с кем-нибудь?
– Нет, я не менялся, - ответил я.
– Я дежурю сегодня.
– Во всяком случае сегодня не стоит заезжать. Она сейчас не в том состоянии.
– Скорее всего я и не заеду. Спасибо за новости.
– Не за что. Помолись за Мелинду, Пол. Я пообещал, думая что смогу сделать кое-что, кроме молитвы. "Бог помогает тем, кто помогает себе сам", - так говорили в Церкви молитвы "Отче наш, сущий на Небесах". Я повесил трубку и взглянул на Дженис.
– Как там Мелли?
– Не очень.
– Я рассказал ей то, что сообщил мне Хэл, включая эпизод с руганью, но опустил слова "ублюдок" и "долбаный сукин сын". Я закончил словом Хэла "угасает", и Джен печально кивнула. Потом посмотрела на меня
– О чем ты думаешь? Скорее всего о чем-то нехорошем. Это написано у тебя на лице.
Солгать было нельзя, мы никогда не лгали друг другу. Я просто сказал, что ей лучше не знать о моих мыслях, по крайней мере пока.
– А у тебя... из-за этого могут быть неприятно-сти?
– Ее голос звучал не тревожно, а скорее заинтересованно, это мне в ней всегда нравилось.
– Может быть, - проговорил я.
– А это хорошее дело?
– Может быть, - повторил я. Я все еще стоял и бездумно крутил пальцем телефонный диск, удерживая другой рукой рычаги.
– Ты хочешь, чтобы я ушла, пока ты будешь звонить?
– спросила она.
– Буду умненькой и выметусь? Вымою тарелки? Свяжу носочки?
Я кивнул.
– Я бы выразился не совсем так, но...
– У нас будут гости к обеду, Пол?
– Надеюсь, да, - сказал я.
9
Я сразу же поговорил с Брутом и Дином по телефону. У Харри не было телефона, но я знал номер его ближайших соседей. Харри взял трубку через двадцать минут, очень смущаясь и обещая "заплатить свою долю", когда придет следующий счет. Я сказал ему, что сосчитаем цыплят по осени, а сейчас не мог бы он приехать ко мне на обед? Будут Брут и Дин, а Дженис обещала приготовить свою знаменитую капусту... не говоря уже о еще более знаменитом яблочном пироге.
– Обед просто ради обеда?
– Голос Харри звучал несколько скептически.
Я сказал, что хотел бы кое о чем поговорить с ними, но этого лучше не касаться даже вскользь по телефону. Харри согласился прийти. Я опустил трубку на рычаг и подошел к окну. Хотя мы отработали ночную смену, я не разбудил ни Брута, ни Дина, да и Харри не походил на только что вернувшегося из страны снов. Наверное, не только я переживал случившееся вчера, а учитывая сумасбродность моей идеи, это было даже неплохо.
Брут, живший неподалеку, приехал в четверть двенадцатого. Дин появился через пятнадцать минут, а Харри, уже в рабочей одежде, через пятнадцать минут после Дина. Дженис подала нам на кухне бутерброды с холодной говядиной, салат из капусты и чай со льдом. Еще пару дней назад мы могли бы обедать на веранде и наслаждаться ветерком, но после грозы температура понизилась градусов на двадцать, и теперь с гор дул холодный, пронизывающий ветер.
– Присаживайся с нами, - сказал я жене. Она покачала головой.
– Мне не очень хочется знать, что вы тут затеваете, я буду меньше волноваться, если останусь в неведении. Перекушу в гостиной. На этой неделе у меня гостит Джейн Остин, а она очень хорошая компания.
– А кто это, Джейн Остин?
– спросил Харри, когда она вышла. Кто-то из твоих родственниц, Пол, или по линии Дженис? Кузина? Хорошенькая?
– Это писательница, дурак, - объяснил ему Брут.
– Умерла примерно в то время, когда Бетси Росс пришивала звезды на первый флаг.
– Ого!
– Харри смутился.
– Я не любитель читать. В основном читаю инструкции к радиоприемникам.