Ужасный век. Том I
Шрифт:
И хотя Ишмур велел не бояться, исполнить его наказ было затруднительно.
— Вы спрашивали, во что я верю… Я твёрдо верю в одно, Ишмур: перемены нельзя остановить.
Старец ничего не ответил. И мускулом на лице не повёл: лишь развернулся и направился к выходу. Фелипе остался наедине со своими размышлениями.
А дома, едва запершись в кабинете, учёный бросился записывать. Перо выскальзывало из пальцев, чернила оставляли на бумаге безобразные кляксы, но ему было всё равно. После Фелипе открыл драгоценную книгу. Казалось, будто в убористых строках стало куда больше понятного, чем прежде.
Он
Глава 11
Нанятая карета была довольно дешёвой и рессор не имела — а потому неприятно подпрыгивала на булыжной мостовой. Зато вместе с ней подпрыгивала и солидная грудь молодой балеарки, что представляло собой приятное зрелище.
Фидель был пьян, но ровно настолько, чтобы не потерять контроля над собой и ситуацией. Большего он себе обычно не позволял. Весь вечер тайных дел мастер кутил там, куда пускали людей простых, но где имело смысл платить дорого. Иного досуга у Фиделя почти не имелось. Либо упражнения в фехтовании и стрельбе, либо это. Сегодня был такой вечер, когда эспаду в руки брать не хотелось, а вот женские округлости — очень даже.
— И что же я могу сделать для королевства?.. — промурчала девушка, пальцы которой уже совершенно ничего не стеснялись.
Фидель точно помнил, что не сболтнул ей лишнего. Напел про мирную государственную службу.
— Многое, радость моя. Вот приедем — и узнаешь.
День выдался какой-то дурной, и Фидель чуял недобрые предзнаменования. Шутка ли: с утра его потянуло в церковь! К подобному тайных дел мастер был совершенно не склонен.
Под святыми сводами нормальные люди находят сочувствие и утешение. А Фидель, стоя перед святыми образами и статуей Благостной Девы, ощущал только молчаливый укор. Неудивительно — при его ремесле и его истории жизни. Фидель даже примерно не представлял, скольких людей убил: считал когда-то, но в районе полусотни сбился. Одно ясно — такие грехи не замолишь. И пусть! Фидель точно знал, ради чего совершает тот или иной поступок. И ни об одном, пожалуй, не сожалел.
Нечистый ведает, отчего потянуло в церковь. Фидель и молитв толком не знал, а священник будто почуял в нём тьму, хотя нисколько не должен был. Это было тихое, сонное утро. Слова находились с трудом. Мозг будто скрипел, как старые дверные петли.
— Вы, Белла, скрывать не буду — дама мною не очень-то почитаемая. И просить мне особо нечего, скверный я слуга Творцу Небесному. Вот для государства — хороший. Парням вроде меня, знаете, смерть-то нипочём… Но вы б сберегли меня пока что. Авось пригожусь.
Ответа он не ждал. Церковь создана быть приютом заблудшим душам — но душа Фиделя, вероятно, давно зашла слишком далеко. Как и говорил Гамбоа, райских кущ он не заслуживал: только лишь стеречь врата чертогов Творца Небесного. Охранять тех, кто Рая достоин.
Потом тайных дел мастер бесцельно слонялся по городу. Зачем-то купил себе новую шляпу, объелся жареных креветок и долго слушал музыкантов на бульваре, что возле Полуденной площади.
Вечер Фидель встречал, глядя на тёплый свет из окон в центре Марисолемы. Сгущались сумерки, а дом начинал шуметь: съезжались гости. Скоро начнётся званый ужин, а может быть, даже бал — кто их разберёт. Фиделю
Тогда родилась превосходная идея: нужно напиться и найти себе бабу. Фидель обычно имел массу свободного времени и в деньгах большого стеснения не знал, так что рисковал спиться — кабы не обязательства. Он должен был держать себя в форме, не расслабляться через меру и, что самое важное — не привлекать к себе внимания.
По счастью, кутить в Марисолеме умели лучше, чем где бы то ни было, так что требовалось просто не слишком вызывающе сорить деньгами. И не напиваться до беспамятства. Придерживаться образа человека со средним содержанием, не очень-то обременённого службой. Не более того.
Эта брюнетка была шлюхой, разумеется. Но достаточно хорошей, чтобы о таковом обстоятельстве Фидель мог легко забыть. Направление кареты её несколько разочаровало — если не сказать, что обеспокоило.
— Ты живёшь за каналом?..
Ну да: ночевал Фидель в месте, явно не соответствующем количеству денег в кошеле. Именно из соображений скрытности. Девушке это показалось странным.
— Не живу. Мы просто туда едем, потому как там тише да удобнее. А тебе не всё равно?
— Да кто ж знает, что у тебя на уме?
Сказано было с кокетством, но нотку настороженности девушка скрыть не смогла. Однако денег у Фиделя имелось достаточно, чтобы проститутка была готова рисковать — это главное.
Самая неприятная сторона профессии Фиделя заключалась в том, что он не мог позволить себе сближаться с людьми. Особенно с женщинами. Привязанности сильно мешали бы работе, и риск для секретности недопустимый. Женщинам пристало вращаться в свете, а Фидель был человеком тени.
Иногда от этого становилось обидно.
Иной раз по службе приходилось проводить много времени в свете. Конечно, сидя на тёмном балконе или изображая слугу — к которым, как известно, никто не присматривается. Фидель ловил себя на мысли, что добился бы многих из женщин, которые кружились вокруг. Он был недурен собой, не нищенствовал, да и хорошо говорить умел. Не самым высоким стилем, быть может, но что с того?
А уж узнай великосветские дамы, чем Фидель занимается, что он сделал за эти годы для королевства… Тут уж любая не устояла бы, это точно! Тайных дел мастер подобных даров от родины заслужил. Чем он хуже любого из героев, которым ставят памятники, посвящают пьесы и поэмы? Ничем.
Но довольствоваться оставалось шлюхами. Причём не самыми дорогими, хоть и не грошовыми.
«Балеарию я люблю: у неё здоровенные сиськи и упругий зад» — сказал как-то сослуживец, давно покоящийся в безымянной могиле, и Фидель не сумел бы сказать лучше. Это у законных сыновей любовь к родине высокая, чистая — а у бастардов королевства немного иная.
Ублюдки есть ублюдки.
— Вот что, милая: я буду называть тебя Анхеликой.
— Как нашу королеву?
— Именно!
Ей это, кажется, польстило — и шлюхи не лишены чувств, вкупе с общими женскими слабостями. Фиделю идея называть проститутку Анхеликой спьяну показалась удивительно остроумной. Да и потом — плох тот балеарский мужчина, у которого не бывало пошлых мыслей, связанных с блистательной королевой!