Ужасный век. Том I
Шрифт:
— Выжившие сказали, что она убежать не смогла. Тогда поехал в Вулмен, искать… Искал. Почти весь день.
Клемент Гаскойн наклонился поближе. Вопрос был очевиден и без слов.
— Но я её не нашёл. Там…
Робин весь день старался сдерживаться. Этому его всегда учили — как важному рыцарскому качеству. Душевных сил хватило, чтобы выглядеть более-менее достойно: и среди трупов в Вулмене, и вдрызг пьяным в замке, потому что пить он начал уже по дороге. Но теперь совладать с собой не удалось — и, наверное, наступил самый подходящий момент дать волю переполняющему.
— …там не поймёшь, где кто.
Лорд Клемент молчал, только приобнял сына. Когда слёзы залили лицо, Робину сразу стало легче. Странное дело — никогда не думал, что слёзы помогают. Это вроде бы для женщин естественное дело, не для рыцарей. Шмыгнув носом, он заговорил снова:
— Понимаешь, я мог помешать. Те гвендлы, которых я встретил… Я должен был понять, что они там не случайно. Должен был приказать выслать к Вулмену отряд, хоть на всякий случай. Должен был её забрать! Я же чувствовал что-то, понимаешь? Что будет плохо. Но я вообще ничего не сделал. Ничего! Я думал о другом.
Известно, о чём о думал. Спешил похвастаться подвигом, показать себя перед приором Найджелом. Об остальном позабыл.
Будь отец Робина другим человеком, он сказал бы что-то обычное для такой ситуации. Какую-нибудь утешительную чушь — вроде того, что не нужно себя винить. Но лорд Клемент был не таков.
— Да, ты прав. Должен был понять, должен был приказать. Но я тебя не сужу. Тебе семнадцать, ты пока не лорд: никто не вправе требовать от тебя большой рассудительности. В том числе и ты сам. Мы учимся этому на горьких жизненных уроках, сынок. Жестоко, но говорю как есть. Постарайся понять: то, что тебя любят женщины, что ты искусен с мечом, будто свыше благословили… Всё это ещё не делает тебя мужчиной. Мужчины получаются не в постели, не на ристалище. Вот в такие моменты они рождаются.
Робин Гаскойн и так уже осознал свои ошибки. Сделает ли это его лучше — вопрос, очень значимый вопрос, и здесь оставалось лишь довериться отцу. Однако Мэри никакие уроки, сделанные из ошибок, не воскресили бы. И даже её смерть не стала бы менее ужасной.
Тут уже ничего не исправить. Ни-че-го.
— Тебе предстоит водить людей в бой, сынок. И не просто гонять гвендлов, а вести настоящие войны. Осознай же: на твоих руках окажется не только вражеская кровь, но и кровь твоих подданных. Каждый, кто водит армии, живёт после со своими мертвецами. И король Балдуин, и я. Вот теперь и ты. Привыкай к этому ощущению.
Действительно: теперь Робину стало яснее многое из того, что отец рассказывал о войне. А равно и то, почему многого барон не рассказывал. Но Робин желал бы получить такой урок как-то иначе. Желал бы, да кто спрашивал о его желаниях?
Сравнение с ответственностью военачальника виделось уместным — однако Мэри не была ни рыцарем, ни солдатом. Как можно сравнить её жизнь с жизнями, которыми рискуют сознательно? Ради чести, вассальной клятвы, денег — не важно. Это ведь совсем другое!
Да и суть роли, к которой Робин всю жизнь готовился,
— Я не понимаю, в чём смысл. Недели не прошло, а что случилось… Я порубил четырёх гвендлов в одиночку. Гвендлы растерзали мою Мэри. Ты перебил отряд Даглуса. Винслоу погиб. Двух деревень больше нет. Нескольких сотен людей больше нет. И ради чего? Мы что-то изменили? Или наши враги добились чего-то? Непохоже. Ты всегда говорил, что мечом можно сделать мир лучше. Но я совсем этого не вижу сейчас. Люди умирают ни за что, а всё остаётся по-прежнему.
Сначала ответом был тяжёлый вздох, затем — молчание, но Робин знал: отец хочет что-то сказать. Просто подбирает слова. Наконец слова нашлись.
— Мы с тобой рыцари, сынок. Творец Небесный дал нам сильные руки, а король вложил в них острые мечи. Так что наше предназначение вполне очевидно, тут не в чем сомневаться. Сражаться приходится всегда, а мы именно те, кто рождён сражаться. Мечом и правда можно менять мир, уж поверь, мне это немного удалось. Проблема в другом… Если бы, чтоб спасти всех, хватало одного меча — мы бы давно это сделали. Невелика наука, сам знаешь.
Барон Гаскойн явно хотел добавить что-то, но в последний момент, уже набрав воздуха в грудь, передумал. Он только похлопал сына по плечу, с трудом поднявшись.
— Пей, это помогает. В рыцарском деле без выпивки никак. Не пойму, как паладины обходятся: верно, святые люди. Пойду спать… Мне завтра ехать с магистром Тиберием в Колуэй. Разбираться со всем, что там произошло. Можешь присоединиться, можешь остаться дома. Это уж решай сам.
Шаги хозяина Фиршилда ещё долго разносились по коридорам. Робин чувствовал, что наконец-то достаточно пьян, чтобы постараться уснуть — а утром подумать обо всём случившемся в эти дни. И обо всём, что сказал ему отец. И не только отец…
О другом разговоре он вспомнил вновь, кое-как по стеночке добравшись до спальни и рухнув на кровать. Прямо в одежде, даже в латах на ногах: не было ни сил, ни желания раздеваться. Того и другого Робину хватило лишь на одно — чтобы поднести бутылку к губам. Завтра поразмыслит о смысле войны, об ответственности, о Мэри, об уроках отца. Всё равно пока он, семнадцатилетний, не понимал, что такое похмелье: с утра будет как огурчик. Сир Фолиас — тот самый, что остался калекой после боя с гвендлами, говаривал Робину в детстве: «Чтобы узнать похмелье, потребно хорошо владеть мечом. Иначе не доживёшь до возраста, когда оно появляется».
Робин собирался дожить.
Отец верно сказал: люди вроде него обречены жить со своими мертвецами. Барон имел в виду ответственность лорда за подданных, но эту фразу можно было истолковать иначе. Жить со своими мертвецами — что это значит?
А вот что: с теми, кто ушёл, или без них — жизнь продолжается.
О долге с Робином говорил в последнее время не только отец. Эта мысль не могла не прийти в голову юного рыцаря, пока хмель окончательно брал верх, повергая его в вязкое забытьё. Юноша вспоминал встречу в ведьмином доме. И правда: ночью вовсе не Святую Беллу желают увидеть…